Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
471
После обеда я пошел проститься с Сармой и Байколлой и очень боялся этого
прощания. Но, взобравшись на несколько первых уступов, с удивлением обнаружил,
что на следующий уступ хода нет. От того камня, по которому я обычно лез дальше,
остался только темный след на скале. Напрасно я крутился по склону — нигде не
было лазейки или прохода, и это означало, что либо Сарма обиделась на мой отъезд,
она же все знает (!), либо она из тех людей, кто терпеть не может прощаний.
С полчаса просидел я у подножья Мертвой скалы, а уходя, громко крикнул
несколько раз:
— Сарма! Простите Байколлу! Простите Байколлу!
Но только эхо было ответом.
А за час до отправления нашего поезда я прощался с Байкалом. В этот день
он был почти таким же, каким я увидел его в первый раз. Он был светло-голубой,
спокойный и сверкающий. Только не было тумана, и горы на том берегу виделись
ясно и отчетливо.
Я говорил: «Прощай, Байкал!» И пытался уловить ответ в еле заметном движе-
нии голубых оттенков по глади озера.
Я говорил: «Прощай навсегда!» Но, похоже, Байкал щурился лукаво, словно
не верил в это «навсегда», словно знал обо мне то, что я еще не знал о себе сам.
В тот день прощаний, как ни странно, впервые пришло ко мне внутреннее спо-
койствие, а грусть расставания была без боли, и я принял это, как предзнаменование
новых радостей жизни. Но еще одно горе ожидало меня.
Когда мы все уже были в вагоне, когда вещи уже были расставлены и раз-
ложены по-дорожному, подошел, наконец, кондуктор и сказал: «Поехали!» Через
несколько минут действительно вагон дернуло, потом еще, и заскрипели колеса, и
земля медленно поплыла, оставляя нам движение, а себе покой.
Вдруг, когда поезд еще только начал набирать ход, Друг вскочил на ноги, за-
скулил, заметался по вагону. Я окликал его, пытался ухватить за ошейник, но он
вырвался, подскочил к отцу, лизнул ему руку, потом так же к маме, потом лизнул в
лицо меня, громко, отчаянно заскулил и выпрыгнул из вагона. Отец едва успел пере-
хватить меня у самой двери и оттащить в глубину вагона, но я все же успел увидеть,
как Друг, прихрамывая, убегал назад, к поселку...
Детство — оно все же есть детство! И на новом месте были новые дела, за-
боты и радости, и, никогда не забывая обо всем, что случалось со мной на берегах
Байкала, я все-таки постепенно начал терять остроту воспоминаний, и лишь если
случалось оказаться ночью в новолунье одному, то серп молодого месяца мог надо-
лго вернуть меня к прошлой печали.
Шли годы, и прошли годы.
По-разному сложилась моя жизнь, и если в ней не все всегда удавалось, то это,
пожалуй, оттого, что я везде, сам того не понимая, ощущал себя временным, и тогда
возможно, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к возвращению!
И потому однажды я приеду в Иркутск, сяду в электричку на Слюдянку, займу
место слева по ходу поезда, и, когда в разрыве гор откроется для меня страна голу-
бой воды и коричневых скал, я узнаю о себе то самое главное, что должно называть-
ся смыслом моей жизни!