Упрощенная HTML-версия
Евгений СУВОРОВ
ê
492
— Я.
Над ним снова засмеялись.
— Ну, дает Игнат!
Старик растерянно оглядывался, отыскивая глазами Федю. Но его у сарая уже
не было. Игнат понял, что лишку дал: не надо было накидываться на сына. И прере-
каться с бабами — пустое дело. Его длинные, голубовато-пепельные волосы спута-
лись, усы обвисли, и только подстриженная борода воинственно топорщилась. «Зря
не надел крестов. Ведь просила же Аграфена. Как знала… При них я бы вел себя
аккуратнее — не налетел бы на Федю…»
Он боялся встретиться глазами с Аграфеной, но ее в толпе не было.
«Со стыда ушла домой… А Федя, наверно, к лейтенанту убежал… Прости
меня, господи, не хотел!» — молча взмолился Игнат.
Бабы понимали: старик и сам не рад неизвестно откуда взявшейся свирепости,
перестали шуметь, да и не до Игната им, если разобраться, — свадьбу справлять
надо. А со стариком у них еще будет время поговорить — никуда он от них не де-
нется! Они Федю жалели…
Игнат увидел Корольчиху, выходившую из сеней со стаканом, и смотрел те-
перь только на нее.
— Держи стакан! — приказала Корольчиха.
— Что здесь? — осторожно спросил Игнат. Вода ему была ни к чему.
— Пей, не спрашивай.
Игнат, в отчаянии махнув рукой — мол, теперь ничего не исправишь, — жад-
но начал пить из стакана. Он чему-то удивился, медленно обвел всех глазами, буд-
то старался запомнить каждого, кто видел, как он затеял драку в чужой ограде, и,
может, от стыда, а может, от водки — ему вдруг стало жарко. Уши его сделались
фиолетовыми, похожими на петушиный гребень. Он отдал стакан Корольчихе, поп-
равил на себе поясок с разноцветными кистями, широко расставил руки, как будто
после всего, что набедокурил, собирался пуститься в пляс.
Ребятишки наблюдали за действиями Игната с высокого, недоступного для
взрослых маленького сарайчика. Напоминая своей недоверчивостью веселую во-
робьиную стаю, они сидели на самой верхотуре, готовые при малейшей опасности
скатиться по крыше в огород, где их мгновенно скроют заросли крапивы, конопли и
подсолнухов. Все ждали, что будет дальше.
— Сивый ты, щербатый пес, — сказала откуда-то появившаяся Аграфена. —
Кого больше любил, того и опозорил на всю деревню. Разве он тебе простит?.. Да
никогда в жизни!
Игнат и такими словами Аграфены остался доволен: все-таки подошла, сказа-
ла. Хуже, если бы не стала разговаривать, тогда бы тяжельше было…
Игнат нисколько не сомневался, что его за такое поведение надо выгнать из
ограды, а ему стакан водки подали, чтобы, значит, пришел в себя… Под руки взяли
Игната, в дом ведут, за стол, как будто боятся, что убежит… Провинился — и ему
же еще внимание!
— Ах вы, бабоньки мои!.. — слезливо выкрикнул начавший хмелеть Игнат. В
его все слабее повторявшемся выкрике «Ах вы, бабоньки мои!..» слышалось сожа-
ление о своем поступке, восхищение бабоньками: все-то они, горемычные, пони-
мают, все могут. Он наперед знал, что ничего ему не будет, но эта безнаказанность
на какой-то миг сделала его не крепче, а слабее, и он, переступив высокий порог
корольковского дома, потонул в шуме, возгласах, в переборах начинавшей играть
гармони.