Упрощенная HTML-версия
ЩЕПКА
ê
101
А для Срубова он уже не человек — тесто, жаворонок из теста. Нисколько не
жаль такого. Сердце затвердело злобой. Четко бросил сквозь зубы:
— Перестань ныть, божья дудка. Москва слезам не верит.
Его грубая твердость толчок и другим чекистам. Мудыня крутил цигарку:
— Дать ему пинка в корму — замолчит.
Высокий, вихляющийся Семен Худоногов и низкий, квадратный, кривоногий
Алексей Боже схватили попа, свалили, стали раздевать, он опять затянул, задребез-
жал стеклом в рассохшейся раме:
— Святый боже, святый крепкий...
Ефим Соломин остановил:
— Не трожьте батюшку. Он сам разденется.
Поп замолчал — мутные глаза на Соломина. Худоногов и Боже отошли.
— Братцы, не раздевайте меня. Священников полагается хоронить в облачении.
Соломин ласков.
— В лопотине-то те, дорогой мой, чижеле. Лопотина, она тянет.
Поп лежал на земле. Соломин сидел над ним на корточках, подобрав на колени
полы длинной серой шинели, расстегивал у него черный репсовый подрясник.
— Оно этто нече, дорогой мой, что раздеем. Вот надоть бы тебя ще в баньке
попарить. Когды человек чистый да разначищенный, тожно ему лекше и помирать.
Чичас, чичас всю эту бахтерму долой с тебя. Ты у меня тожно, как птаха, крылышки
расправишь.
У священника тонкое полотняное белье. Соломин бережно развязал тесемки
у щиколоток.
— В лопотине тока убийцы убивают. А мы не убиваем, а казним. А казнь, до-
рогой мой, дело великая.
Один офицер попросил закурить. Комендант дал. Офицер закурил и, стаски-
вая брови, спокойно щурился от дыма.
— Нашим расстрелом транспорта не наладите, продовольственного вопроса
не разрешите.
Срубов услышал и разозлился еще больше.
Двое других раздевались, как в предбаннике, смеясь, болтали о пустяках, каза-
лось, ничего не замечали, не видели и видеть не хотели. Срубов внимательно пос-
мотрел на них и понял, что это только маскарад — глаза у обоих были мертвые,
расширенные от ужаса. Пятая, женщина, — крестьянка, раздевшись, спокойно пе-
рекрестилась и стала под револьвер.
А с папироской, рассердивший Срубова, не захотел повертываться спиной.
— Я прошу стрелять меня в лоб.
Срубов его обрезал:
— Системы нарушить не могу — стреляем только в затылок. Приказываю по-
вернуться.
У голого офицера воля слабее. Повернулся. Увидел в дереве двери массу дыро-
чек. И ему захотелость стать маленькой, маленькой мушкой, проскользнуть в одну
из этих дырок, спрятаться, а потом найти в подвале какую-нибудь щелку и вылететь
на волю. (В армии Колчака он мечтал кончить службу командиром корпуса — пол-
ным генералом.) И вдруг та дырка, которую он облюбовал себе, стала огромной
дырой. Офицер легко прыгнул в нее и умер. Зрачок у него в правом открытом глазу
был такой же широкий и неровный, как новая дырка в двери от пули, пробившей
ему голову.
У отца Василия живот — тесто, вывалившееся из квашни на пол. (Отец Васи-
лий никогда не думал стать архиереем. Но протодьяконом рассчитывал.)