Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
188
его, до пилотки дотянулся, и тогда он, Трунов, говорит: «Подарить тебе пилотку со
звездой?» Он стягивает с головы тяжелую, просоленную потом пилотку и надевает ее
на мальчишку. Как приятно матери, как растрогана она, и поспешно нос мальчишке
вытирает, помочи на плечико натягивает, и лицо ее, плечи, глаза такие желанные и ми-
лые, и не искал ли он их всю жизнь? Не искал ли лицо это, живое и меняющееся...
«Пожалуй, я начинаю бредить», — очнулся от сладких раздумий Трунов. Он
дотронулся до шеи, сунул руку под мышку узнать, нет ли жару, но не узнал, догады-
ваясь, что жаркому жара не почувствовать. Он дотронулся до лба Гневышева, срав-
нивая со своим, но и так ничего не узнал, лишь разбудил дремавшего товарища.
В церкви уж было темно. Лишь под куполом вокруг голубя не замер красный
свет. Санитары с фонарем в руках остановились рядом.
— Не дышит, кажется, — сказал один, а другой добавил:
— Он уже.
— Я жив! Что вы! Я живой! — вскричал Трунов, почувствовав, как трудно
было ему крикнуть.
—Не о вас, товарищ, мы о капитане. Не дождался, —сказала подошедшая сестра
и велела снять ордена, забрать все, что есть в карманах умершего, и унести самого.
Трунов долго глядел на пустое место, уверяя себя, что так вот с ним случить-
ся не может, он все вынесет, только бы жару не было. «Нет, нет. Со мной не будет
этого», — прошептал Трунов. Тихо лег на спину и тотчас вернулся на Урал, в бре-
венчатый домик.
26
...«Милый, милый, милый?» — слышит он голос Сани, добрый ласковый го-
лос, так много в нем задушевности и теплоты. «Вы любили своего мужа?» — спра-
шивает он ревниво. «Он хороший был человек, но не будем об этом. Я тебя давно
люблю. С тех самых пор, как в эшелоне увидела». —«Это в каком эшелоне?»—«Да
в том, в каком ты ехал на фронт». — «Я тут ехал? Да, правда, я проезжал тут, но как
вы видели, как заметили? Ах да, могли и видеть, конечно. А вас я помню с письма,
с того письма, в котором фото было. Я тогда же все сразу понял, что выйдет вот так.
Как хорошо все получилось с нами».
...Время, время, как бежит оно. Он, Трунов, уж месяц живет у Сани, он муж
ей и отец мальчику. Он и огород вскопает, и сена накосит для коровенки, прясло
загородит и ворота поправит, а все, что родится, соберет и в чулан, в погреб, в под-
полье запрячет. Да вот уж он и копает землю, мягкую, черную, и лопата о камешки
почиркивает, потому что Урал. Саня несет ему холодной воды из родника — вот же
он рядом. «Пей, Володя, пей, прохолонись». Он пьет, и новая уж дума в голове, не
прогнать теперь ее, и он говорит Сане: «Мне непременно надо съездить, надо при-
везти сюда картину. Я о ней тебе рассказывал. Она о мире, о любви и свободе. Мне
же непременно надо ее закончить, а теперь-то и время. Я и по хозяйству все сделаю,
и картину завершу, и ты будешь любовью в ней. Ты не пугайся красных слез, слезы
всякие бывают, ты не пугайся, как увидишь ее».
И вот уж собирает его Саня в дальнюю дорогу, напекла шанег, сахарку добыла
где-то и чаю щепотку настоящего. Машет она ему с перрона, и он не спускает с нее
глаз. Какая женщина! Это бы не потерять ее, это бы спасти красивую, праздничную,
высокую жизнь. Ему уже не надо стука колес, не надо тесного, сутолочного купе.
Он в светлой мастерской из красного уральского камня. Яркий свет дня залил по-
мещение и осветил полотно, огромное, во всю стену, а стена вон какая, но и кисть
длинна, и полнится картина яркими, все красными, все от солнца цветами, и лицо