Упрощенная HTML-версия
ê
Гавриил КУНГУРОВ
204
петь, Артамошка складывал губы трубочкой и начинал свистеть по-птичьи. Клест
поднимал головку, хлопал крыльями и заливался звонким свистом.
Радовался Артамошка, и крепче становилась его дружба с клестом. Он гордился
этой дружбой и, когда приходил к нему товарищ его, Данилка, хвастливо спрашивал:
— Птичий язык знаешь?
— Нет, — отвечал Данилка.
— Эх, ты! Вот слушай... — И Артамошка начинал свистеть.
Он свистел, а клест ему вторил.
Удивлялся Данилка, пытался подражать, но у него ничего не выходило. От до-
сады он краснел и сердился. И всегда кончалась такая встреча тем, что Артамошка
говорил своему другу:
— Нескладный у тебя язык, Данилка. А вот мне любая птица под силу: хоть
петух, хоть ворона, хоть голубь, хоть воробей, мне все едино — могу!
Данилка уходил недовольный; щупая пальцами свой язык, огорченно качал
головой:
— И впрямь нескладный у меня язык.
Однажды Артамошка сидел в избе на полу, играл с Палашкой. В двери показа-
лись головы Данилки и Николки. Запыхавшиеся друзья враз крикнули:
— Бежим, Артамошка, на площадь!
— А что?
— Народу видимо-невидимо. Бежим!
Заметался по избе Артамошка. Друзья не стали ждать и скрылись. Артамошка
взглянул в оконце и ахнул: народ толпами спешил на базарную площадь.
Как быть? Бросить Палашку? А вдруг мать придет — беда... А народ все спе-
шил и спешил.
Артамошка ломал голову, путался в догадках: «Что бы это могло быть?.. А-а,
знаю, знаю, что это: наверно, живого медведя привели на площадь».
Когда послышалась отрывистая дробь барабана, Артамошка вскочил и вихрем
вылетел за дверь. Не успел он отбежать и двух шагов, как раздался визгливый плач
Палашки.
Рассердился Артамошка, быстро вывернул шапку, загнул подол кацавейки и
натянул его на плечи, скорчил страшную рожу, открыл дверь и заорал грубым го-
лосом.
Забилась Палашка в лохмотья, тихо всхлипывая.
На площади барабан бил отчаянно и звонко.
Махнул рукой Артамошка и побежал на площадь. На площади тишина —
умолк народ.
На помост вышел царский воевода в широкой, не по плечу, шубе, высокой
собольей шапке, с толстым посохом в руке.
Отдышался воевода, потоптался на одном месте, постучал посохом о помост
и начал речь:
— Озорует народ. Это худо. Я, воевода иркутский, государев слуга, всех озор-
ных выведу. На кого руку свою воеводскую наложу — тому света белого не видеть,
из тюрьмы не выйти, казни лютой не миновать...
Толпа притихла.
—По указу великих государей, — гремел воевода, — ловить людишек беглых,
тех, что на государей и слуг их руку поднимают и разбойничают. И тех беглых лю-
дишек велено казнить: бить кнутом, рвать им ноздри железом, черными пятнами
клеймить лоб и натирать те пятна порохом многожды, чтобы ничем те пятна они не
вытравили и чтоб те пятна были у них по смерть.
Воевода важно сошел с помоста; его поддерживал письменный голова.
Народ молчал.