Упрощенная HTML-версия
ê
ОДА РУССКОМУ ОГОРОДУ
23
* * *
Военные пути-дороги приведут моего мальчика к спаленной крестьянской
усадьбе, и вид пожарища, уже облитого дождями, сгоревший огород потрясут его
своей космически-запредельной остылостью и немотой.
Черная картофель с вылупившимися балоболками, скрюченная сверху и чуть
живая снизу; редьки и брюквы в черных трещинах; одряблые, простоквашно-кис-
лые дыни; унылые морды подсолнухов с космами свернувшихся листьев — все-все
в огороде оглушено серым тленом, ночной тишиною. Черные вилки капусты блаз-
нились головами вкопанных в землю людей; гнойно сочащиеся помидоры — недо-
жаренным мясом с подпаленной мускульной краснотою; белые сваренные огнем
сплетения лука — клубками поганых глистов.
Поперек гряды на рыжих огурцах лежала женщина в разорванной полотяной
сорочке. Яростными бельмами сверкали ее остановившиеся глаза, в зубах закуше-
ны стон и мука. К груди женщины, будто бабочка-капустница, приколот ножевым
штыком мальчик-сосунок. Когда наши солдаты вынули штык из жиденькой его
спины и отняли от материнской груди, всех сразило умудренно-старческое личико
ребенка. В довершение ко всему откуда-то взялась хромая цыпушка. Осипло клох-
ча, припадая на тонкий сучок перебитой лапки, она рванулась к людям, ровно бы
ведая — наши, русские вернулись, и она, единственная на убитом подворье живая
душа, приветствовала их и жалилась им.
Доведется моему мальчику хоронить ленинградских детей, сложенных полен-
ницами в вагоне, умерших от истощения в пути из осажденного города. Побывает
он в лагере смерти и не сможет постичь содеянного там, потому что, если постичь
такое до конца, — сойдешь с ума. Перевидает он тысячи убитых солдат, стариков,
детей, женщин, сожженые села и города, загубленных невинных животных. Но вот
огород, с черными вилками капусты на серой земле, гряду с червиво свитым белым
луком, ребеночка, распятого на груди матери, оскаленное лицо молодой женщины,
до конца сопротивлявшейся надругательству, цыпушку, инвалидно припадающую
на остренькую лапку, он будет помнить отшибленно ото всей остальной войны —
намертво врубилось в него то первое потрясение.
В пышных украинских огородах помидоры вызоривались не как дома, не в
старых валенках и корзинах на полатях, а просто среди гряд на кустах; не из садов-
ки, из сеянца здесь вырастали луковицы в кулак величиной. Темнокорые гладкие
баклажаны сдавливали кусты, и, не зная названия овощи, солдаты называли их со-
ответственно форме — хреновинами. Кукуруза росла полями, початки созревали на
ней до желтизны, и молотили их тут на зерно, белые чубчики и стержни не ели, ими
топили печи, потому что тайги здесь нет и с дровами туго. Подсолнухи росли тоже
полями — и желтые тучи поднимались над пашней, когда дул ветер, и воровать
солновороты здесь не надо было, бери, ломай сколь хочешь, шелуши семя. Арбузы
валялись беспризорно на земле, и, коль смотреть издаля, вроде ни к чему они и не
приклеены, вроде их как попало с самолета по полю разбросали.
Без зависти, с притаенной веселостью вспоминал мальчик, как греблись по-со-
бачьи деревенские его корешки и он вместе с ними к плотам, проплывающим мимо
села из теплых краев с торгом. Родная его река пересекала всю страну поперек, и
если в устье ее еще стояли вечные льды, то в истоках уже созревали арбузы. Вы-
таращив глаза от надсады и жуткой глубины под животом, парнишки выстукивали
зубами: «3-зу-зу-зу!..»