Упрощенная HTML-версия
ОСЕННИЙ СВЕТЛЫЙ ДЕНЬ
ê
399
он несколько своеобразный: полностью отрицает спиннинг и признает только лов-
лю на «мормышку». Хотя это никакая не «мормышка», а обыкновенное отвесное
блеснение. Но Володя упорно говорит: на «мормышку». Есть у Володи и еще одна,
необычная для рыбака странность: он совершенно не умеет плавать, никогда не ку-
пается, да и вообще панически боится воды. Его нельзя заставить войти в воду даже
по пояс. И объяснение всему тоже более чем странное: Володя считает, что от воды
у него по всему телу могут пойти прыщи. Эта боязнь — самая удобная мишень для
шуток у вечерних костров.
Который уже раз мы с неподдельным изумлением обнаруживали, что с появле-
нием большой лодки обросли громадным количеством походных вещей. Когда-то,
собираясь на болота или в тайгу с двумя-тремя ночевками, нам было достаточно
небольших рюкзаков, а теперь, чтобы перенести в лодку все необходимое, всем
пришлось делать по две ходки с нелегким грузом. Один мотор и канистра бензина
заставляли человека гнуться в коленях. А этих канистр «зверю» нужно далеко не
одну. Мотор прожорлив — десять литров горючки на час работы. Груз возвышался
над дюралевыми бортами лодки.
Но вот и поехали. Мы втроем устроились поудобнее среди канистр, рюкзаков,
спальных мешков и черт-те знает еще каких вещей, оставив Виктора на корме сра-
жаться один на один с малознакомым еще мотором. «Вихрь» угрожающе ревел в
уши, рвался из рук и требовал к себе излишнего внимания. Срывая от крика голоса,
вспоминали вежливую и послушную «Москву», ругали новый мотор и… восхи-
щались скоростью. Уж на что лодка перегружена, а такая скорость нам дотоле не
была знакома даже на легонькой фанерной «Маринке». За каких-нибудь тридцать-
сорок минут добежали до первого сужения, бывшего Бычковского порога. К нему
пробиваются среди скал многочисленные ручьи, тысячи лет вода точила камень и
проточила глубокие, с отвесными стенами ущелья. Когда же образовалось море,
вода поднялась и затопила эти ущелья, образовав одну из достопримечательностей
Братского водохранилища — фьорды.
Пожалуй, только на воде и в лесу просыпается в душе давно погребенная под
ворохом забот детская непосредственность и заставляет радоваться самым необык-
новенно-обыкновенным чудесам. В одном из фьордов жило двойное эхо. Как оно
там получалось, но эхо звонко и чутко откликалось на голос и, несколько помедлив,
откликалось еще раз. Самозабвенно и счастливо кричали мы, и каждый раз эхо с
дружеской готовностью дважды повторяло наш крик.
— Кто украл хо-му-ты?
— Ты-ы!.. Ты-ы! — веселилось эхо.
После Бычковского сужения начинались для нас неизведанные края: никогда
прежде не забирались мы дальше этих мест. А скалистый и чуть мрачный кори-
дор вскоре кончился, разошлись берега, впереди, насколько хватал глаз, отливала
на солнце летней синью водная гладь. И лишь далеко-далеко угадывался размытый
расстоянием лесистый горизонт. А плыть куда? Где-то там, на северо-востоке или
на северо-западе, а может быть, еще в какой другой стороне, должно быть новое
сужение. Но как угадать в него? Да к тому же любой залив может нам показаться
сужением, а по иному заливу, как мы знали из опыта, можно пробежать десяток-
другой километров, пока разберешься.
Благо, с собой захватили бинокль, и теперь мы по очереди обшаривали гори-
зонт в надежде ухватиться хоть за какой-то ориентир. И когда мы изрядно помуча-
лись, вдруг кто-то разглядел в бинокль бакены, указывающие дорогу.
И как мы их сразу не разглядели, да и вообще, как не догадались, что здесь
непременно должны быть бакены, створные знаки? Плохо же быть неграмотным.