Упрощенная HTML-версия
ГАРУСНЫЙ ПЛАТОК
ê
129
Лидка голову опустила ниже, мельком глянув на парня и насупившись, что
означало: все решено без вас и не мешайте нам.
— Чего ты сама-то скажешь? Да что тут спрашивать. Ясное дело, обманул,
калачиком поманил дурочку. Давай вылезай из-за стола и одевайся. Потом скажешь
спасибо.
Все это Спиридон проговорил решительно и приказно, и даже пальтишко Лид-
кино схватил с гвоздя и бросил ей на колени, даже за руку ее, как ребенка, взял и
поволок из-за стола, но Лидка вырвалась и уселась на прежнее место, рукой пере-
черкнув сторону, где были Осинки.
— Нету мне дороги туда, дядя Спиридон. Кому я там нужна? Ну, кому? Минь-
ке одному, так он и сам от горшка два вершка. И не удерживайте меня, не удержи-
вайте! Вишь, отец нашелся.
Лидка губами зашевелила, как бывало с ней перед слезами, но гнев ее оказался
сильнее. Она не могла найти места рукам своим: то клала их на стол, то на груди
сплетала их, желая казаться взрослой и самостоятельной.
— Ты понимаешь, что ты делаешь? — грозя пальцем, кричал Спиридон.
— Не учи, понимаю, — отвечала Лидка.
— Что ты понимаешь?
— От смерти ухожу. Спасителя своего нашла. Опору надежную.
— Ты чьи слова-то говоришь? Ты бабьи слова говоришь. Так они тебя прово-
жали?
— Нянькой буду, стряпкой буду, все буду делать. Не молчи же! Дима! — с
отчаянностью она обратилась к жениху, и тот поднялся из-за стола, одергивая гим-
настерку.
— Выйдем, прохланемся, председатель, — сказал он.
— Не-е-т, — протянул Спиридон, — ты здесь объяснись. Или у те в своей де-
ревне нет подходящей девки? Или брак какой у те? Объяснись, изволь.
— Да нет. Без брака, — ответил парень, — а поговорить можно и тут. Гово-
ришь, молода шибко, жертва, значит. Ну и понимай, и я так понимаю. А что из
нашего понимания? После войны всюду жертвы, куда ни ткнись. Я вот тоже жер-
тва — вдовый остался. Померла и дитю оставила. Она сказала, в няньки идет. И
нянькой будет, и женой, и коровницей. И я ей обо всем этом рассказал, не запрятал.
Ну и по сердцу пришлась мне за глаза ее тоскливые, за тревогу в них... И сказал
ей: никогда не обижу. Никогда! Знаю, что боится меня. Я вон какой рыжий. Я как
подсел в клубе к ней, она аж в стенку влепилась. Я спрашиваю, как тебя звать, она и
сказать не может. Я говорю: Лидкой тебя звать. Я же ведь спросил уже, я же позав-
чера еще глаза твои заметил, я, говорю, замуж тебя хочу взять. Пойдешь ли, говорю,
на ребенка, на хозяйство? И тут она от стены отлепилась и выпалила: пойду! Да ты
меня, Лидка, не знаешь, говорю, да и за сорок верст отсюда. Пойду, говорит, хоть за
двести. Ты говоришь, своих девок у нас полно. А я и жениться не собирался, хоть
и дите. Мать у меня есть. Ходил бы по разным, шлялся. А вот увидел горе, горе на
горе набрело. А может, из их счастье слепим. Я не связал ее, не украл. Правда, баб-
ке не сказались, парню вот этому. Ну, она сама этого желала. Говорит, чтоб разом со
старым покончить.
— Да сама же, сама же я! — воскликнула Лидка, прижав руки к груди.
— Ну вот, а теперь одевай ее, где пальтишка-то? Одевай, председатель.
Слово о вдовстве сократило Спиридонову напористость, он пристальней за-
приглядывался к жениху: парень, как многие, не из бравых, не глуп, видать, и воевал
неплохо, по медалям — до Берлина дошел. Спиридон смутился, завертел в руках
самокрутку и спросил невпопад: