Упрощенная HTML-версия
Иннокентий ЧЕРЕМНЫХ
ê
162
Лежа в землянке, осмысливали роковой исход:
— Пошто водку на пусты кишки дают? — начал Хромовских.
— Наркомовский паек, — сказал Леня Крамынин. — Была бы каша, кашей
накормили.
— Хорошо, что Гришка сильный, руками задавил фрица! А ты с пьяных глаз
в него стрелял.
— У меня в голове ходуном ходило, — виновато глядя в поцарапанное лицо
Гриши Доброхотова, оправдывался Иван Хромовских. — Не мог понять, ну и по
нечайности…
—М-м-да! Очухаться не могу, — говорил Доброхотов. — В глазах, гад, стоит.
Как хватану я его в охапку, да как жиману — переломил ему спину, и коленом... кы-
ык садану в брюхо, передавил глотку — и тягу.
— Здорово ты его! — заметил Хромовских.
— Давай на тебе покажу, чтоб ты боле не стрелял по своим.
— Тревога! Тревога! — как с перепугу, закричал кто-то наверху.
Пулей вылетели мы из землянки, побежали к лесной проталине, пристроились
к командиру роты. Он, как и мы, солдаты, от голодухи бледнолицый, чем-то взвол-
нован.
Без команды «равняйсь» и «смирно» повернул строй налево и повел в сторону
заснеженного пустыря. Там, подле уродливой березы стояли трое…
Поравнявшись с ними, командир остановил роту. Смотрю на Решетникова.
Его осунувшееся, изнуренное лицо заплакано. Тревожно топчась в снегу, он стис-
кивал заскорузлые пальцы до треска. Поясного ремня на нем не было. Младший
лейтенант особого отдела дивизии Яков Дубовихин с автоматом на высокой груди
неторопливо вынимал из планшета лист бумаги.
Еще не представляя, что сейчас произойдет, я оторопело глядел на Решетни-
кова, вдруг оказавшегося спиной к строю, и слышал голос Дубовихина, последние
слова которого запомнились мне на всю жизнь: «Вследствие паникерства Решетни-
кова был схвачен врагом его напарник Доброхотов... Погибли коммунист Павлов,
комсомолец Макаров... Сорван поиск... На основании вышеизложенного Решетни-
кова приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение», — и тут же из
автомата прострочил спину Решетникова.
—Мы-мы-ы! — в испуге промычал я, хватаясь за руку Крамынина.
Дубовихин резко обернулся:
— За паникерство — смерть! — ожег взглядом. — Смерть!
Командир повел нас в расположение роты. Ноги подсекались, не слушались,
строй растянулся. Забравшись в землянку, мы пролежали до позднего вечера молча.
Хотелось есть, а есть было нечего, и мы жевали серу. Небо с утра было покрыто
тучами, можно бы и печурку растопить, но ни у кого не поднимались руки. И не
затопили бы на ночь, если бы не зашел к нам комиссар.
— Морозище, морозище-то! Вы что, почему не топите? А чавканье-то какое!
Что вы жуете?
— Вчера серу наколупали, — ответил Каймонов. — Попробуйте! — он вынул
из-под козырька шапки жвачку. — Она ишо нова, я мало жевал.
— Да нет!.. Грустите? — тихо спросил комиссар. Облокотившись о колени,
положил голову на ладони. —Мать, отец есть у Макарова?
— У Макарова есть, у Решетникова — не знаю, — ответил Каймонов.
— Надо отомстить фашистам за смерть земляка!
— Чем отомстить-то? Винтовкой? — вступил в разговор Kрамынин. — Мы
вчера взводом, наверное, и сотни патронов не выстрелили, а немцы в нас — тысячи.