Упрощенная HTML-версия
Иннокентий ЧЕРЕМНЫХ
ê
206
Коротенький солдат с утопавшей в воротник полушубка головой всадил штык
винтовки в буханку, а выдернуть обратно не может.
— Трахни в нее! — подсказал Борис Леготин.
Коротыш поднял на штыке «кирпич» вверх, выстрелил — хлеб куда-то улетел.
— Все! Один наелся, — смеялись мы.
Другой солдат сплеча рубанул малой лопаткой промерзший хлеб, но из него
только крошки полетели.
— Стой! — крикнул Гриша Доброхотов. Он вышел из воронки, опустился на
одно колено, взял буханку хлеба, приложил к другому колену, напыжился и… раз-
ломил.
— Вот бугай! — удивился кто-то из пехотинцев.
Гриша разломал булки не только пополам, но и на куски, раздав их солдатам,
окружившим термосы с едой. Ветер вихрил снег. Пехотинцы, прикрывая собой ко-
телки, торопливо хлебали суп.
Чаепитие проходило живее — в утробах потеплело от горячей жидкости, от-
таяли промерзшие губы, языки, и солдаты заговорили между собой. Спрашивали
лейтенанта Рубанова:
— Как там, в тылах, думают брать высоту?
— Чо имя думать! — сказал коротыш. — Пяхота возьметь.
— Помолчи, сопляк! — вмешался кто-то. — Дай сказать старшему.
Старший отвернул воротник полушубка, но в темноте не видно лица, заго-
ворил:
— Маловато вас, пополнить бы роты. Артиллерию помощнее, «катюш». Ус-
лышишь их «голос», и силы в душе прибавляются. Ну а когда штурм высоты, вы,
конечно, не скажете, я сам скажу — завтра! У меня всегда перед наступлением по-
дошвы чешутся. Особенно перед большим походом.
— Давно в армии? — спросил его Вася Рубанов.
—С начала войны. Пяток раз уж ранен. Тут, под Сталинградом, я на удивление
всем держусь и держусь. — Солдат повернул голову в сторону высоты: — Неужто
завтра не вступлю на нее, проклятую! Как там, позади, с артиллерией?
— Дальнобойщиков много в степи, — ответил Рубанов, и тут у коротенького
солдата в руках лопнула от горячего чая стеклянная фляжка. От злости на все и вся
и от своего бессилия он заерзал, сидя на снегу.
По поводу стеклянных фляжек мы, разведчики, давно уже высказывали свое
возмущение. Солдату на фронт стеклянную фляжку! Упал, она разбилась, сто пай-
ковых граммов вылилось. Попал осколок в нее, разлетелась вдребезги с водой.
Бывалые пехотинцы, наполнив горячим чаем трофейные алюминиевые фляж-
ки, совали их как грелки под полушубки, ныряли в свои снежные гнезда, а те, у кого
были стеклянные, ожидали, когда в термосе чай приостынет. Больше всех нервни-
чал и возмущался коротыш:
— Только русский Яван могет в снягу спать, мерзлую булку грызтя.
— Где у тебя булка-то? Она к немцам улетела, —шутил Борис. — Ты что, вят-
ский? Говоришь «Яван», «в снягу»?
Коротыш смолчал. Борис отстегнул от поясного ремня фляжку:
— Долбани глоток, вмиг согреешься!
— Ча-а-аво-о? — не понял тот.
— Спирт! — Леготин присел к нему. — Снимай рукавицы, я тебе в ладони
плесну, натри морду, руки, чтоб огнем горело.
Солдат распрямился, поблагодарил:
— Спасибочка тябе, браток, спасибочка, — и, сотрясаясь всей маленькой фи-
гуркой, стал натирать руки и лицо.