Упрощенная HTML-версия
РАЗВЕДЧИКИ
ê
223
— Почему же нет, — бойко ответила девушка. И мотнула головой в сторону
Бориса: — Что за солдат? Какой-то странный. При встрече уставится, будто сказать
что хочет, и тут же спешит уйти.
Борис обернулся, девушка расхохоталась, выкрикивая:
— Тоже мне солдат! Ждет, когда к нему девчонка подойдет. — Захлопнула
калитку: — Приходите завтра, я Надю позову.
В расположении роты опять гудеж — на линейке плясали. Борис бросился в
круг, давай смешно топтаться, нажевывая морковь, подпевал на свой манер:
Гэх, Андрюха,
Нам ли быть в печали,
Бери гармонь, играй на все лады,
Чтобы горы заплясали,
Старшина рассыпал сухари...
Рота хохотала, старшина зычным голосом спросил Леготина:
— Где морковку взял?! В самоволке был?
Рядом с Борисом оказался повар с открытым от хохота ртом. Леготин сунул
ему в рот огрызок морковки:
— На, за котелок каши!
Тут и старшина прыснул, резко махнул рукой, дескать, ну тебя к черту. Так и не
наказав шкодника, ушел с линейки.
Перед встречей с девчонками мы впервые в жизни сбрили пушок со щек. С
тех пор, как разведчикам разрешили иметь прическу, прошел месяц с лишним, и
теперь на наши лбы нависали косые челки. На этот раз отправились в деревню с
разрешения старшины.
В ограде Люба крошила на столике лук.
— Здорово живем! — гаркнул я.
— Здравствуйте, — приветливо ответила она. — Заходите в хату, скоро На-
дюшка придет.
В старенькой избе было чисто. В русской печке на горящих синим огоньком уг-
лях бурлил чугунок с картошкой. Стол был уставлен овощной едой: лук толченый,
свежие огурцы, редиска.
Мать Любы говорила:
— Хлеба у нас нету, лепешки из тертой картошки с отрубями, — вывалив из
чугуна картофель в глиняную чашку, предложила нам сесть за стол. Мы, немного
помедлив, сели. Нади не было. Люба молчала, зато мать говорила без умолку:
— Дюже много у нас было в селе парней, веселье — у-у-ух! Как заведет, бы-
вало, Митрофан граммофон да высунет трубу в окошко, даже в Тиме было слышно.
Еще у одного патефон был, а учитель наш на самокатке ездил, забыла уж, как назы-
вается... Ну ладно, я пойду, а вы ешьте, ребятки, ешьте!
Я с разговором ел, не стеснялся, Борис же как-то неуклюже сидел, потел и
молчал, отчего Любе было не по себе, и она выскочила из дома.
— Тюлень! — обозвал я его.
— Не ори, услышат! Придет, заговорю. Ежели нет, уйду! К черту любовь!
— На кой хрен ты тогда на свете живешь?
— Не знаю!
— Ты же никогда в карман за словом не лезешь! Болтай языком так, как ты
среди нас, солдат, болташь. И осмелешь. Заговоришь с ней о том о сем, потом и о
любви чо-нить скажешь. Потом схватил ее, как «языка», — и в кусты.