Упрощенная HTML-версия
Дмитрий СЕРГЕЕВ
ê
240
Вместе мы шли к забору. В пазы между планками штакетника ребятишки про-
совывали руки с бутылками. Торговля велась деловито и скоро: в любую минуту
мог появиться начальник госпиталя и разогнать базар.
До войны Коломейцев преподавал математику в средней школе. Сейчас он
тренировал левую руку. Он и мне советовал заниматься вместе с ним: учиться пи-
сать и есть левой рукой. Я считал, что мне это ни к чему; домой я отправил теле-
грамму: «Жив, здоров, переменил адрес», — а есть левой рукой начал без всякого
обучения.
Мы заканчивали матч из десяти партий. Мне нужно было выиграть: тогда счет
стал бы не совсем позорным для меня.
— Здравствуй, лейтенант, — услыхал я. — Ходишь? А как же твоя отрезанная
нога?
Надя, дежурная сестра по первому этажу, стояла рядом. Раненые в палате на-
вострили уши: все уверены — сестра вспомнила забавный случай. Я разозлился:
кому хочется, чтобы над тобой смеялись? Надя виновато улыбнулась.
— Не гогочите. Сами-то герои от перевязки до перевязки. Он, если хотите
знать, на операции даже не закричал ни разу. Не то что некоторые.
Она переступила через мои костыли. Я молча проводил ее глазами — мне
было приятно, что она похвалила меня.
Два-три раза в неделю бывает кино, и от госпиталя до клуба — рукой подать.
Правда, уходить со двора можно только по разрешению, но правило это — чистей-
шая проформа: кроме ворот, где стоят часовые, на задах госпиталя в полуразвалив-
шейся ограде — около десятка старых ребячьих лазов. Госпитальное начальство на
отлучки раненых смотрит сквозь пальцы: лишь бы к отбою возвращались.
Клуб в бывшей церкви. Колокола и крест сняты с нее лет десять назад, но цер-
ковь поставлена на высоком месте, она и без верхней маковки, без креста господс-
твует над городишком. Вокруг нее, на пыльном пустыре, сгрудились все главные
здания: милиция, нарсуд, два магазина, ларьки и парикмахерская. Дощатые тротуа-
ры настелены рядом с домами. Перед магазинами коновязь и деревянные лотки на
вбитых в землю кольях. Вдовушки и солдатки торгуют здесь малиной.
Больше половины зрителей — раненые. Сплошь одни халаты, под которыми
застиранные кальсоны, пожелтевшие от частых пропариваний в вошебойках. На
билетах места не указаны — кто где займет.
На этот раз я пришел рано и захватил середину скамьи для себя и для Коломей-
цева, если он надумает пойти, — по вечерам его сильно мучила культя. Я оставил
ему с полстакана малины. Бумажный пакет из листа ученической тетради размок,
ягодка угрожала растечься по моему карману сладким сиропом.
Народу набилось полно, вот-вот должны были начать сеанс. Коломейцев все
не приходил, и я хотел уже убрать со скамьи костыли, когда в проходе у стены уви-
дал Надю.
—Надя! — крикнул я. Она долго не могла понять, кто зовет ее, заметила меня,
только когда я поднял костыль. Села на краешек скамьи: боялась задеть мое плечо.
Когда погас свет, прошептала:
— Ты не сердишься на меня? Я тогда не хотела тебя обидеть — так сорвалось.
Когда тебя оперировали, я дежурила в операционной.
Значит, она и есть та самая сестра в марлевой повязке, которая тампоном выти-
рала с меня пот и пинцетом выуживала из стерильника шприцы.
— У тебя была трудная операция. Мы так боялись за тебя. Ты хорошо
держался.