Упрощенная HTML-версия
ê
Гавриил КУНГУРОВ
30
— Путь к Амуру-реке неведом, — усомнился Бояркин.
Замолчали. Вновь спорили горячо. Уходила ночь, посерело небо, туманы
сникли к реке. Олекма ощетинилась предутренней рябью. Атаманы разошлись
сумрачные.
Ярофей прилег на лежанку. Неотступно мучило одно: как пройти к Амуру-
реке, как обойти даурцев? Ярофей лежал на спине, устремив глаза в закоптелый
бревенчатый потолок. Вставало перед ним заветное, распаляло кровь, сжимало сла-
достно сердце. Казалось: вот стоит он, Ярофей, на холме, а под ним течет Амур-
река — черна, многоводна, величава. Вокруг нее без конца и без края привольные
земли, и тонут те земли в синеве лесов, в зелени лугов: и все-то украшено и все-то
убрано в цветы яркой красоты. А земли жирны, не паханы, тайга не хожена, травы
не топтаны, зверь и птица не тронуты.
Ярофей засыпает, и мерещится ему: в белом небе парит сизый беркут, и с ним
говорит Ярофей: «Эй, птица вольна, с высоты небес видны тебе все дали, все пути
земные?.. Да?»
Беркут взвивается ввысь, теряется.
И слышит Ярофей голос знакомый, жалостливый, душевный: поет Марфа. И
к песне той слетаются все певчие птицы и тоже заливаются, щебечут, свистят, рас-
сыпают трели.
Он тихо поднимается с лежанки и вновь слышит голос:
— Что ты, Ярофеюшка?! Полуношник... Спи!..
Степанида, обвив шею, укладывает его на лежанку, шепчет молитву. Ярофей
срывается, тяжело ступает. Скрипят половицы.
— Темень меня обуяла, Степанида, слепой я, кроту подобен!
— Что ты? — вскакивает Степанида. — Очнись!..
— С путей сбился, дорог не вижу... То как?
Степанида говорит:
— Надобно тунгусов, Ярофеюшка, поспрошать...
Ярофей задумывается.
Пути знают эвенки: известны им все реки, волоки, горные переходы. В ама-
натах — заложниках — держал Ярофей двух князей. Одного отпустил, а старого
князьца Калтачу оставил, чтоб эвенки платили ясак исправно, чтоб помнили твер-
дую русскую силу.
...Утром в атаманскую избу вошел Ярофей с Ванькой Бояркиным: говорил
Ванька по-эвенкийски.
Ярофей думал: «Старый Калтача должен хорошо знать пути до Амура-реки.
Но заставить говорить Калтачу трудно».
Войдя в атаманскую избу, Ярофей и Бояркин не сразу разглядели Калтачу: за-
бился он в темный угол, дремал на шкурах оленя. Княжеское ожерелье — нанизан-
ные на кожаный шнурок зубы бобра, волка, медведя, лисицы и рыси — валялось
поодаль, рядом лежал небрежно брошенный большеголовый деревянный божок. На
вошедших пленник взглянул мертвыми, блеклыми глазами, сухие губы сжал, ссуту-
лился, опустив голову на колени.
Вошла Степанида, поставила перед Калтачой чашу с кусками медвежатины.
Калтача чашу отодвинул, не поднял опухшие веки.
Ярофей слукавил:
— Люди твои ясак сполна дали, мирюсь с тунгусами, иди в тайгу, живи в сво-
ем чуме...
Калтача поднял высохшую голову, ответил вполголоса: