Упрощенная HTML-версия
ЧТО ПЕРЕДАТЬ ВОРОНЕ?
ê
329
лось пять, она как-то сразу сильно изменилась — по нашему понятию, не к лучше-
му, потому что в ней проявилось незаметное так до той поры упрямство. Сочтя себя,
видимо, достаточно взрослой и самостоятельной, дочь не хотела, чтобы ее, как всех
детей, водили за руку. С ней случалось вести борьбу даже посреди бушующего от
машин перекрестка. Дочь боялась машин, но, отдергивая плечико, за которое мы в
отчаянии хватали ее, все-таки норовила идти своим собственным ходом. Мы с же-
ной спорили, сваливая друг на друга, от кого из нас могло передаться девочке столь
дикое, как нам представлялось, упрямство, забывая, что каждого из нас в отдельнос-
ти для этого было бы, разумеется, мало.
И вот теперь вдруг такие терпение, послушание, нежность... Дочь расщебе-
талась, разговорилась, рассказывая о садике и расспрашивая меня о нашей вороне.
У нас на Байкале была своя ворона. У нас там был свой домик, своя гора, едва ли
не отвесно подымающаяся сразу от домика каменной скалой; из скалы бил свой
ключик, который журчащим ручейком пробегал только по нашему двору и возле
калитки опять уходил под деревянные мостки, под землю и больше уже нигде и ни
для кого не показывался. Во дворе у нас стояли свои лиственницы, тополя и березы
и свой большой черемуховый куст. На этот куст слетались со всей округи воробьи
и синицы, вспархивали с него под нашу водичку, под ключик (трясогузки длинным
поклоном вспархивали c забора), который они облюбовали словно бы потому, что
он был им под стать, по размеру, по росту и вкусу, и в жаркие дни они плескались
в нем без боязни, помня, что после купания под могучей лиственницей, растущей
посреди двора, можно покормиться хлебными крошками. Птиц собиралось помно-
гу, с ними смирился даже наш котенок Тишка, которого я подобрал на рельсах, но
мы не могли сказать, что это наши птички. Они прилетали и, поев и попив, опять
куда-то улетали. Ворона же была точно наша. Дочь в первый же день, как приехала
в начале лета, рассмотрела высоко на лиственнице лохматую шапку ее гнезда. Я
до того месяца жил и не замечал. Летает и летает ворона, каркает, как ей положе-
но, —что с того? Мне и в голову не приходило, что это наша ворона, потому что тут,
среди нас, ее гнездо, и в нем она выводила своих воронят.
Конечно, наша ворона должна была стать особенной, не такой, как все прочие
вороны, и она ею стала. Очень скоро мы с нею научились понимать друг друга, и
она пересказывала мне все, что видела и слышала, облетая дальние и ближние края,
а я затем подробно передавал ее рассказы дочери. Дочь верила. Может быть, она и
не верила; как и многие другие, я склонен думать, что это не мы играем с детьми, за-
бавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют
с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития. Может быть, она и не верила,
но с таким вниманием слушала, с таким нетерпением ждала продолжения, когда я
прерывался, и так при этом горели ее глазенки, выдавая полную незамутненность
души, что и мне эти рассказы стали в удовольствие, я стал замечать в себе волнение,
которое передавалось от дочери и удивительным образом уравнивало нас, точно
сближая на одинаковом друг от друга возрастном расстоянии. Я выдумывал, зная,
что выдумываю, дочь верила, не обращая внимания на то, что я выдумываю, но в
этой, казалось бы, игре существовало редкое меж нами согласие и понимание, не
найденные благодаря правилам игры здесь, а словно бы доставленные откуда-то
оттуда, где только они и есть. Доставленные, быть может, той же вороной. Не знаю,
не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что, если и
существует связь между этим миром и не этим, так в тот и другой залетает только
она, ворона, и я издавна с тайным любопытством и страхом посматриваю на нее,
тщась и боясь додумать, почему это может быть только она.
Наша ворона была, однако, вполне обыкновенная, земная, без всяких таких
сношений с запредельем, добрая и разговорчивая, с задатками того, что мы называ-
ем ясновидением.