Упрощенная HTML-версия
Валентин РАСПУТИН
ê
330
С утра я забегал домой, кое-что знал о последних делах дочери, если их можно
назвать делами, и теперь пересказал их ей якобы со слов вороны.
— Позавчера она опять прилетала в город и видела, что вы с Мариной поссо-
рились. Она, конечно, очень удивилась. Так всегда дружили, водой не разольешь, а
тут вдруг из-за пустяка повели себя как последние дикари...
—Да-а, а если она мне показала язык! — тотчас вскинулась дочь. —Думаешь,
приятно, да, когда тебе показывают язык? Приятно, да?
— Безобразие. Конечно, неприятно. Только зачем ты ей потом показала язык?
Ей тоже неприятно.
— А что, ворона видела, да, что я показывала?
— Видела. Она все видит.
— А вот и неправда. Никто не мог видеть. Ворона тоже не могла.
— Может быть, и не видела, да догадалась. Она тебя изучила как облуплен-
ную, ей нетрудно догадаться.
На «облупленную» дочь обиделась, но, не зная, на кого отнести обиду, на меня
или на ворону, примолкла, обескураженная еще и тем, что каким-то образом стало
известно слишком уж тайное. Чуть погодя она призналась, что показала Марине
язык уже в дверь, когда Марина ушла. Дочь покуда ничего не умела скрывать, вер-
нее, не скрывала, подобно нам, всякую ерунду, которой можно не загружать себя и
тем облегчить себе жизнь, но свое, как говорится, она носила с собой.
Мне между тем подступало время собираться, и я сказал дочери, что нам пора
домой.
— Нет, давай еще погуляем, — не согласилась она.
— Пора, — повторил я. —Мне сегодня уезжать обратно.
Ее ручонка дрогнула в моей руке. Дочь не сказала, а пропела:
— А ты не уезжай сегодня. — И добавила как окончательно решенное: —
Вот.
Тут бы мне и дрогнуть: это была не просто просьба, каких у детей на каждом
шагу, — нет, это была мольба, высказанная сдержанно, с достоинством, но всем
существом, осторожно искавшим своего законного на меня права, не знающего и
не желающего знать принятых в жизни правил. Но я-то был уже немало испорчен
и угнетен этими правилами, и когда не хватало чужих, установленных для всех, я
выдумывал, как и на этот раз, свои. Вздохнув, я вспомнил данное себе утром слово
и уперся:
— Понимаешь, надо. Не могу.
Дочь послушно дала повернуть себя к дому, перевести через улицу и вырва-
лась, убежала вперед. Она не дождалась меня и у подъезда, как всегда в таких слу-
чаях бывало; когда я поднялся в квартиру, она уже занималась чем-то в своем углу.
Я стал собирать рюкзак, то и дело подходя к дочери, заговаривая с ней; она замкну-
лась и отвечала натянуто. Все — больше она уже не была со мной, она ушла в себя,
и чем больше пытался бы я приблизиться к ней, тем дальше бы она отстранялась. Я
это слишком хорошо знал. Жена, догадываясь, что произошло, предложила самое в
этом случае разумное:
—Можно первым утренним уехать. К девяти часам там.
— Нет, не можно. — Я разозлился оттого, что это действительно было разумно.
У меня оставалась еще надежда на прощание. Так уж принято среди нас: что
бы ни было, а при прощании, даже самом обыденном и неопасном, будь добр ос-
тавить все обиды, правые и неправые, за спиной и проститься с необремененной
душой. Я собрался и подозвал дочь.
— До свидания. Что передать вороне?
— Ничего. До свидания, — отводя глаза, сказала она как-то безразлично и
ловко, голосом, который ей рано было иметь.