Упрощенная HTML-версия
ЖЕНСКИЙ РАЗГОВОР
ê
341
ну, по сговору. А не по обнюшке. Вся тута, как Божий сосуд: пей, муженек, для тебя
налита. Для тебя взросла, всюю себя по капельке, по зернышку для тебя сневестила.
Потронься: какая лаская, да чистая, да звонкая, без единой без трещинки, какая бе-
лая, да глядистая, да сладкая! Божья сласть, по благословению. Свой он и есть свой.
И запах свой, и голос, и приласка не грубая, как раз по тебе. Все у него для тебя
приготовлено, нигде не растеряно. А у тебя для него. Все так приготовлено, чтоб
перелиться друг в дружку, засладить, заквасить собой на всю жизню.
— Что это ты в рифму-то?! Как заучила! — перебила Вика.
— Что в склад? Не знаю... под душу завсегда поется.
— Как будто раньше не было таких... кто не в первый раз.
— Были, как не были. И девьи детки были.
— Как это?
— Кто в девичестве принес. Необмуженная. До сроку. Были, были, Виктория,
внученька ты моя бедовая, — с истомой, освобождая грудь, шумно вздохнула На-
талья. — Были такие нетерпии. И взамуж потом выходили. А бывало, что и жили
хорошо в замужестве. Но ты-то с лежи супружьей поднялась искриночкой, звез-
дочкой, чтоб ходить и без никакой крадучи светить. Ты хозяйка там, сариса. К тебе
просются, а не ты просишься заради Бога. А она — со страхом идет, со скорбию.
Чуть что не так — вспомнится ей, выкорится, что надкушенную взял. Будь она са-
мая добрая баба, а раскол в ей, терния...
— Трения?
— И трения, и терния. Это уж надо сразу при сговоре не таиться: я такая, был
грех. Есть добрые мужики...
— Ой, да кто сейчас на это смотрит, — с раздражением отвечала Вика и за-
скрипела кроватью.
— Ну, ежели не смотрите — ваше дело. Теперь все ваше дело, нашего дела не
осталось. Тебе лучше знать.
И — замолчали, каждая со своей правдой. А какая у девчонки правда? Упря-
мится и только. Как и во всяком недозрелом плоду кислоты много.
За окном просквозил мотоцикл с оглушительным ревом, кто-то встречь ему
крикнул. И опять тихо. Наталья бочком подъелозилась к спинке кровати и отвела
рукой занавеску. Еще светлее стало в спальне — отцеженным, слюдянистым све-
том.
— Зачем ты? Закрой! — встревоженно встрепенулась Вика.
Тонко, из звездной волосинки назревший, висел месяц. И скрадывал — где
еще звездочка зазевалась. Полнится каждую ночь, полнится, пока не наберется в
круглую сытую луну. Избы на другой стороне улицы стояли придавленно и заворо-
женно — ни дымка, ни огонька, ни звука. Снежные шапки на крышах, подтаявшие
за день, сидели набекрень и леденисто взблескивали под могучим дыханием неба.
Такое там царило безлюдье, такая немота и такой холод, так искрилось небо над
оцепеневшею землей и такой бедной, сиротливой показалась земля, что Наталье
стало не по себе. Опустив занавеску и уползая под одеяло, она прошептала:
— Господи, помилуй...
— Что там, бабушка? — не поняла Вика.
— Везде там, внученька. Господи, помилуй...
— Ты что — больше ничего не видела?
— Нет. Спи.
Не сразу, через молчание, через вздохи, совсем по-бабьи:
— А у вас как с дедушкой было?
Наталья далеко была, не поняла: