Упрощенная HTML-версия
Валентин РАСПУТИН
ê
358
видно в ее лице жесткости, которая, как я позже заметил, становится с годами чуть
ли не профессиональным признаком учителей, даже самых добрых и мягких по
натуре, а было какое-то осторожное, с хитринкой, недоумение, относящееся к ней
самой и словно говорившее: интересно, как я здесь очутилась и что я здесь делаю?
Теперь я думаю, что она к тому времени успела побывать замужем; по голосу, по
походке — мягкой, но уверенной, свободной, по всему ее поведению в ней чувс-
твовались смелость и опытность. А кроме того, я всегда придерживался мнения,
что девушки, изучающие французский или испанский язык, становятся женщинами
раньше своих сверстниц, которые занимаются, скажем, русским или немецким.
Стыдно сейчас вспомнить, как я пугался и терялся, когда Лидия Михайловна,
закончив наш урок, звала меня ужинать. Будь я тысячу раз голоден, из меня пулей
тут же выскакивал всякий аппетит. Садиться за один стол с Лидией Михайловной!
Нет, нет! Лучше я к завтрашнему дню наизусть выучу весь французский язык, что-
бы никогда больше сюда не приходить. Кусок хлеба, наверное, и вправду застрял бы
у меня в горле. Кажется, до того я не подозревал, что и Лидия Михайловна тоже, как
все мы, питается самой обыкновенной едой, а не какой-нибудь манной небесной,
настолько она представлялась мне человеком необыкновенным, непохожим на всех
остальных.
Я вскакивал и, бормоча, что сыт, что не хочу, пятился вдоль стенки к выходу.
Лидия Михайловна смотрела на меня с удивлением и обидой, но остановить меня
никакими силами было невозможно. Я убегал. Так повторялось несколько раз, затем
Лидия Михайловна, отчаявшись, перестала приглашать меня за стол. Я вздохнул
свободней.
Однажды мне сказали, что внизу, в раздевалке, для меня лежит посылка, ко-
торую занес в школу какой-то мужик. Дядя Ваня, конечно, наш шофер, — какой
еще мужик! Наверное, дом у нас был закрыт, а ждать меня с уроков дядя Ваня не
мог — вот и оставил в раздевалке.
Я с трудом дотерпел до конца занятий и кинулся вниз. Тетя Вера, школьная
уборщица, показала мне на стоящий в углу белый фанерный ящичек, в каких снаря-
жают посылки по почте. Я удивился: почему в ящичке? — мать обычно отправляла
еду в обыкновенном мешке. Может быть, это и не мне вовсе? Нет, на крышке были
выведены мой класс и моя фамилия. Видно, надписал уже здесь дядя Ваня — чтобы
не перепутали, для кого. Что это мать выдумала заколачивать продукты в ящик?!
Глядите, какой интеллигентной стала!
Нести посылку домой, не узнав, что в ней, я не мог: не то терпение. Ясно, что
там не картошка. Для хлеба тара тоже, пожалуй, маловата, да и неудобна. К тому же
хлеб мне отправляли недавно, он у меня еще был. Тогда что там? Тут же, в школе, я
забрался под лестницу, где, помнил, лежит топор, и, отыскав его, оторвал крышку.
Под лестницей было темно, я вылез обратно и, воровато озираясь, поставил ящик
на ближний подоконник.
Заглянув в посылку, я обомлел: сверху, прикрытые аккуратно большим белым
листом бумаги, лежали макароны. Вот это да! Длинные желтые трубочки, уложен-
ные одна к другой ровными рядами, вспыхнули на свету таким богатством, дороже
которого для меня ничего не существовало. Теперь понятно, почему мать собрала
ящик: чтобы макароны не поломались, не покрошились, прибыли ко мне в целости
и сохранности. Я осторожно вынул одну трубочку, глянул, дунул в нее, и, не в состо-
янии больше сдерживаться, стал жадно хрумкать. Потом таким же образом взялся
за вторую, за третью, размышляя, куда бы мне спрятать ящик, чтобы макароны не
достались чересчур прожорливым мышам в кладовке моей хозяйки. Не для того
мать их покупала, тратила последние деньги. Нет, макаронами я так просто не по-
пущусь. Это вам не какая-нибудь картошка.