Упрощенная HTML-версия
УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГО
ê
357
— Хватит, ой, хватит! — испугалась Лидия Михайловна и замахала на меня,
как на нечистую силу, руками. — Да что же это такое?! Нет, придется с тобой зани-
маться отдельно. Другого выхода нет.
* * *
Так начались для меня мучительные и неловкие дни. С самого утра я со стра-
хом ждал того часа, когда мне придется остаться наедине с Лидией Михайловной,
и, ломая язык, повторять вслед за ней неудобные для произношения, придуманные
только для наказания слова. Ну, зачем еще, как не для издевательства, три гласные
сливать в один толстый тягучий звук, то же «о», например, в слове «веаисоир» (мно-
го), которым можно подавиться? Зачем с каким-то пристоном пускать звуки через
нос, когда испокон веков он служил человеку совсем для другой надобности? За-
чем? Должны же существовать границы разумного. Я покрывался потом, краснел
и задыхался, а Лидия Михайловна без передышки и без жалости заставляла меня
мозолить бедный мой язык. И почему меня одного? В школе сколько угодно было
ребят, которые говорили по-французски ничуть не лучше, чем я, однако они гуляли
на свободе, делали что хотели, а я, как проклятый, отдувался один за всех.
Оказалось, что и это еще не самое страшное. Лидия Михайловна вдруг реши-
ла, что времени в школе у нас до второй смены остается в обрез, и сказала, чтобы я
по вечерам приходил к ней на квартиру. Жила она рядом со школой, в учительских
домах. На другой, большей половине дома Лидии Михайловны жил сам директор.
Я шел туда как на пытку. И без того от природы робкий и стеснительный, теряю-
щийся от любого пустяка, в этой чистенькой, аккуратной квартире учительницы я в
первое время буквально каменел и боялся дышать. Мне надо было говорить, чтобы
я раздевался, проходил в комнату, садился — меня приходилось передвигать, слов-
но вещь, и чуть ли не силой добывать из меня слова. Моим успехам во французском
это никак не способствовало. Но, странное дело, мы и занимались здесь меньше,
чем в школе, где нам будто бы мешала вторая смена. Больше того, Лидия Михайлов-
на, хлопоча что-нибудь по квартире, расспрашивала меня или рассказывала о себе.
Подозреваю, это она нарочно для меня придумала, будто пошла на французский
факультет потому лишь, что в школе этот язык ей тоже не давался и она решила
доказать себе, что может овладеть им не хуже других.
Забившись в угол, я слушал, не чая дождаться, когда меня отпустят домой. В
комнате было много книг, на тумбочке у окна стоял большой красивый радиопри-
емник с проигрывателем — редкое по тем временам, а для меня и вовсе невиданное
чудо. Лидия Михайловна ставила пластинки, и ловкий мужской голос опять-таки
учил французскому языку. Так или иначе, от него никуда было не деться. Лидия
Михайловна в простом домашнем платье, в мягких войлочных туфлях ходила по
комнате, заставляя меня вздрагивать и замирать, когда она приближалась ко мне.
Я никак не мог поверить, что сижу у нее в доме, все здесь было для меня слишком
неожиданным и необыкновенным, даже воздух, пропитанный легкими и незнако-
мыми запахами иной, чем я знал, жизни. Невольно создавалось ощущение, словно
я подглядываю эту жизнь со стороны, и от стыда и неловкости за себя я еще глубже
запахивался в свой кургузый пиджачишко.
Лидии Михайловне тогда было, наверное, лет двадцать пять или около того;
я хорошо помню ее правильное и потому не слишком живое лицо с прищуренны-
ми, чтобы скрыть в них косинку, глазами; тугую, редко раскрывающуюся до конца
улыбку и совсем черные, коротко остриженные волосы. Но при всем этом не было