Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
414
— Что? — ответил я вопросом на вопрос и не скрыл своей ненависти к ней.
— Они о чем-нибудь просили меня?
— Нет!
На лице ее лишь мелькнула досада, но сменилась непонятной радостью.
— И девчонка?
— Она тоже ни о чем не просила.
— В долине Молодого Месяца даже девчонки были мужественными и не пус-
кали слюни, как некоторые... — явно в мой адрес сказала она. И тут вдруг слетели с
ее лица и злорадство и презрение, и лицо ее стало такое же печальное и горестное,
как у тех, в скале, и она словно осела вся в своем нелепом голубом одеянии, и голова
ее беспомощно склонилась набок, и казалось, что вот-вот из глаз ее потекут слезы...
Но ни слезинки не упало. Она лишь шептала что-то, что, я не мог разобрать, и тихо
покачивала головой.
И у меня пропали к ней всякие недобрые чувства. Захотелось поговорить с ней
ласково и просто, притом смутно верилось, что такой разговор мог бы разрешить
какое-то страшное недоразумение, которое есть причина печали и боли ее и всех...
— Бабушка! — сказал я тихо и ласково.
Она вскинулась удивленно, точно опомнившись.
— Бабушка?! Разве я похожа на бабушку? — спросила она, странно хихикнув.
Конечно, она не походила на бабушку, она походила на прапрабабушку.
— Ну, пожалуй, ты действительно можешь называть меня бабушкой...
Она снова хихикнула, стала препротивной, особенно когда пыталась закатить
глаза, как это любят делать девчонки, когда кокетничают и воображают. «Ненор-
мальная какая-то!» — подумал я.
— Почему она там... а вы здесь... и вообще?..
Губы ее плотно сжались, подбородок подтянулся к носу, глаза прищурились,
зло засветились.
— Ты хочешь знать, чего не знаешь, мальчишка? А способна ли твоя цыпля-
чья душа вместить знание о душах настоящих людей! Не лопнет ли, не разорвется
она, как пузырь! А заячий умишка твой, он способен понимать мысли героев, разве
приспособлен он для знания великого горя и великой радости?! Что ты знаешь о
знании, жалкий недокормыш! Знание — это клич к подвигу, а не лепешка, которую
проглотил и по животу себя погладил!
Я не очень-то понял, о чем она говорила, однако догадался, что она снова меня
ругает, но я не боялся ее ругани.
— Нет, — лукаво оговорился я, — если это тайна, то конечно...
— Тайна! — насмешливо повторила она. — Что ты понимаешь в тайнах! Но
раз уж ты пробрался сюда, куда тебя никто не звал, я скажу тебе кое-что...
Тут она покосилась на меня, пошамкала губами.
— Любишь ли ты своих родителей, паучок тонкорукий?
При чем здесь родители?!
— Еще бы тебе их не любить! — фыркнула она. — Другие родители такого
недородыша в пропасть выкинули бы, чтобы стыда миновать!
И чего она меня обзывала! Я же был не слабее других мальчишек моего воз-
раста, а некоторых так и половчее!
— Слушай меня хорошо! — сказала она торжественно, подняв кверху палец
в голубой перчатке. — Слушай! Ты здесь многое увидел, кое-что услышал и услы-
шишь еще! Но запомни, если там, внизу, ты захочешь проболтаться кому-либо, то
лучше сразу проглоти свой язык! Потому что, когда твой язык еще не перестанет
ворочаться на первом слове, родители твои уже будут мертвы! На двадцать пять лет
я связываю твой язык! Понял?