Упрощенная HTML-версия
ГОД ЧУДА И ПЕЧАЛИ
ê
413
что вот, наконец, они видят меня по-настоящему, дрогнули губы у старика (так я
называл его про себя), и я услышал его тихий, глухой и очень печальный голос.
— Кто ты и как сюда попал?
—Меня послала Сарма, — сказал я дрожащим голосом.
— Сарма! — как эхо повторила девочка и прильнула к руке на подлокотнике,
все так же печально глядя на меня.
— Сарма! — глухо повторил старик. И хоть убей, не понял я по интонации его
голоса ничего, что хоть немного бы прояснило всю эту историю, странную, непо-
нятную и грустную.
— Она все сидит там, да? — спросила девочка, и опять я ничего не уловил в
ее голосе.
— Сидит.
—А ты... откуда ты? И зачем она тебя послала? — как-то без особого интереса
спросил старик.
— Она велела посмотреть и рассказать... А я из Маритуя...
Вот и они оба вздрогнули при этом слове, и особенно девочка. Я, не дожидаясь
вопроса, спешил разъяснить:
— Там, внизу, озеро, оно называется Байкалом...
Подскочили удивленно брови старика, и девочка в изумлении взглянула ему
в лицо.
— На берегу, — продолжал я, — поселок. Он называется Маритуй!
Снова взгляды их, хотя они и смотрели на меня, от меня будто ушли, и они
опять думали или припоминали что-то, и тем горестнее становились их лица.
— Там везде вода, отец! — с болью в голосе сказала девочка.
— Но там снова живут люди! — с надеждой как будто возразил ей отец.
— Откуда же они знают имена? — прошептала девочка.
Я осмелел и подошел к самому возвышению, на котором стояли кресла.
— Почему... вы... здесь? — робко спросил я.
Девочка закрыла глаза и снова положила голову на руку отца. Другой рукой
он погладил ее по волосам, и столько было в его взгляде боли, когда он смотрел на
дочь, что даже глаза его потемнели.
— Я устала, отец! — прошептала девочка.
— Она устала, — сказал он мне, — тебе надо уходить!
И щенок положил голову на лапы и закрыл глаза.
— Можно, если Сарма позволит, я приду завтра? — спросил я, страшась ус-
лышать отказ. Но не услышал его. Рука старика замерла на голове девочки, и он
тоже устало закрыл глаза. И будто не говорили они со мной минуту назад, и будто
не звучал в этом зале голос с необыкновенным произношением звуков... Но толь-
ко — будто. Голос девочки звучал у меня в сердце и словно прокалывал его тысяча-
ми игл сострадания.
Сначала я пятился, не мог повернуться к ним спиной, потом все же повернул-
ся, но пока дошел до лестницы, много раз оборачивался, надеясь уловить хоть ка-
кое-нибудь движение в их неживых позах, готовый броситься к ним, что-то сказать
или сделать...
Сарма! Она должна сказать мне, почему они здесь, кто они, почему она сидит
на скале, и все прочие «почему» пронесли меня по лестнице скалой заросшего за-
мка наверх без единого взгляда на все, что было в верхних залах.
Дневной свет ослепил меня на выходе из пещеры, и я некоторое время стоял,
щурясь и мигая, затем побежал к Сарме.
На лице ее были торжество и злорадство, и она могла уже ничего не объяснять
мне. Я знал, что это она виновата в печали на лице девочки... Это все она...
— Ну что? — спросила Сарма, прищуриваясь и злобно ухмыляясь.