Упрощенная HTML-версия
СОВКА
ê
475
и прикажет, чтобы завтра обязательно ее разбудил. Она будет довольна, что с этого
дня я начну вставать рано, — а то все жалуюсь, что куда-то уходит время. И еще для
того я буду рано вставать, чтобы порадоваться начинающемуся дню.
Не успел я сделать и трех шагов, как мне вспомнились слова частушки, слы-
шанной еще в детстве:
Новый дом, новый дом,
Новое крылечко,
Как взгляну на этот дом —
Заболит сердечко…
Боже мой, да что такое новое крылечко в сравнении со старым, родитель-
ским?
Выйдя через открытые покосившиеся ворота на огород, пустующий уже чет-
вертое лето, оглядываюсь на крепкое, просторное и уютное крыльцо, на котором
мы, придя из лесу, разбираем грибы, готовим ужин, наблюдаем за воробьями, от-
выкшими от людей и свившими гнездо за обшивкой дома чуть не у самой земли; за
вороной, издали наблюдавшей за нами; за ястребом, который однажды, когда мы под
вечер сидели на крыльце, пролетел так близко и, повернув голову в нашу сторону,
так глубоко заглянул нам в глаза; и таким загадочным показался его взгляд, таким ос-
трым, — он, наверное, хотел понять, кто мы такие, зачем здесь сидим, когда хозяева
уехали. В его близком, медленном полете, величаво распластанных крыльях, поблес-
кивающих золотым опереньем, в повороте головы были уверенность, интерес к нам,
но больше всего — пренебрежение. Он давно к нам приглядывался, как и мы к нему,
и наконец-то решился пойти на сближение. А может, не видел нас, скрытых высоким
забором, на котором к тому же были развешаны одеяла, и с удивлением обнаружил
сидящими на крыльце? И все же вернее было первое: он смело приблизился к нам и
гордо пролетел мимо. Он так и летел над домами, в которых не было людей, — так
же как не было в оградах и на выгоне ни кур, ни гусей, ни уток…
Мы не переставали восторгаться его пренебрежением к нам. Оно было, по-
тому что от его внимательного, как будто отравленного взгляда мне в первый миг
стало не по себе. Жена тоже смутилась. И только потом, когда он скрылся, мы вос-
торгались ястребом. Он как будто задал нам какую-то загадку и улетел.
…Высоченная крапива коснулась моей руки, но не обожгла, а только напомни-
ла о себе —как будто для того, чтобы я ее не трогал. Я выкосил крапиву под окнами,
а эта пусть царствует! На земле, на бревнах, на дощатом заборе темные, влажные
пятна, роса такая обильная, что кажется: уж не было ли ночью дождя? С черему-
хового куста раздается посвистывание птиц, такое же чистое, как утренний воздух!
Бросив заросли конопли, с веселым шумом на куст черемухи перелетела стая воро-
бьев. Им нет дела, что деревня исчезает. Их прадедушки и прабабушки еще знали
хозяев, а это новые воробьи, они отвыкли от людей, и старики воробьи пытаются
внушить младшим, что человек для них друг. Где это было видано, чтобы воробей
пренебрегал хлебом, который появлялся на столбах и возле гнезда?! Но что же де-
лать, если с детства они приучены папой и мамой к разным букашкам, червячкам,
которых здесь множество! Ешь — не хочу! Старые воробьихи помирают от смеха:
вот уж молодежь, не подскажи, совсем разучатся — вьют гнезда так низко, что лю-
бой пацан с земли достанет до гнезда рукой! Пошутят они, пошутят, а что сделаешь:
молодой народ упрямый, пока сам не хлебнет лиха, не научишь!
Рядом с летней кухней-сарайчиком как будто заново вижу разросшийся куст
желтой акации, привезенный из райцентра и посаженный моим младшим братом