Упрощенная HTML-версия
ê
АЛБАЗИНСКАЯ КРЕПОСТЬ
пала?» — недоумевал приказчик. Но люди примечали иное. Прикрыв плотно двери,
сидел Ярофей дни и ночи напролет с грамотеем Гаврилой. Как сыч, уставившись на
пергамент, Ярофей поучал попа:
— Пометь кривун реки, огибает она скалистый выступ и уходит на юг...
Поп старательно ставил пометы.
— А вот тут, — Ярофей чертил острым ногтем, — с вершины видно слияние
рек, а за ними горы, горы. Помечай, поп!..
Светло загорелось сердце Ярофея. К заветному пергаменту, на котором конец
и край земли русской пометил безвестный умелец, добавились его, Ярофея, труда-
ми богатые просторы и открывались приметные пути в неведомые царства. Потерял
сон Ярофей, чудилось ему: за синими цепями гор и лежит она, нетронутая райская
земля, и ждет своего хозяина. В потаенном месте хранил Ярофей тайный чертеж.
Вскакивал ночью, зажигал светец и до утренней звезды не отрывал беспокойных
глаз от чертежа.
На крутом яру, откуда видны и Киренга и Лена, срубил Сенька Аверкеев себе
избу с клетью и подклетью, с малыми оконцами к востоку, с глухими воротами.
Вошла в нее хозяйкой Степанида. Перешагнула она высокий порог, вспомнила путь
до этого порога, усмехнулась, дернула рыжей бровью. Всплыли прожитые годы —
горькие, безрадостные, сиротские... Жила Степка в подручных у стряпухи. Коло-
ла дрова, скоблила оловянные горшки, рубила капусту, чистила свеклу. Где блюдо
подлизнет, где крохи подберет — тем и сыта. Кутка своего не имела, а валялась в
птичнике на соломе. Встанет, бывало, поутру — до самых глаз в пере, в соломе да в
дерьме курином, а девки широкоротые, стряпухины дочки, ее на смех:
— Эй, куриный шесток!
Высохла Степка в былинку. Как-то в воскресный день на задворках услыха-
ла Степка, как гулевые мужики вели речи скрытные. Шептались тайно, озирались
воровато, хоронясь за овином. Поняла Степка из тайных речей заветные думы гу-
левых мужиков: собрались они в поход, чтоб землю привольную отыскать, чтоб
спастись от худой жизни. Запала в голову и Степке неотвязная думка — пристать к
мужикам, посмотреть ту привольную землю. Но как взглянет на себя Степка, омра-
чится, охнет и в слезы: кому же нужда брать в такое дело заморыша, да к тому же
девчонку? «Хоть бы я парнем была», — сокрушалась Степка. Но думка неотвязно
зрела, и Степка гулевых мужиков перехитрила. Добыла портки и рубаху, рваную
шубенку, шапку и сошла за поваренка.
...До счастья далеко, суров походный путь: дороги не хожены, места глухи, леса
буреломны. Прорубались тайгой, плыли кипучими порожистыми речками, перехо-
дили скалистые кручи волоком. Где огнем, где обманным словом, где нехитрым по-
дарком смиряли сибирских коренных жителей. Вел Ярофей Сабуров — смельчак
и бывалец, вел к далеким берегам Лены. Бывальцу верили, но не всегда. В ярости
хватались за ножи, рогатины, самопалы и решали спор по-ратному: кто кого сразит.
В начале похода у Енисейского волока изголодавшиеся, промокшие, по-звери-
ному ярые ватажники драли вихрастого паренька Степку. Сгубил он варево, свалил
в котел и щук, и жирнозадых уток, и худо облупленных зайцев, да в придачу, по
недоглядке, обронил туда же вонючую тряпицу. Выкручивался поваренок, отмалчи-
вался, озорно вздрагивала рыжая пушистая бровь...
Дорога бродяжья длинна и бескрайна. Тайга и то от времени линяет, и часто
лихой бывалец не узнает хоженных мест. А что скажешь о человеке, если минуют
годы?
К концу бродяжьего похода стали примечать ватажники диво: раздался сухопа-
рый поваренок в грудях, в бедрах округлел и прозываться стал не Степкой, а Степа-