Упрощенная HTML-версия
Владимир ЗАЗУБРИН
ê
116
жертв, призыв к борьбе — красный цвет. Соленый пот рабочих будней, голод, ни-
щета, призыв к труду — серый цвет. Она красно-серая. И наше Красное Знамя —
ошибка, неточность, недоговоренность, самообольщение. К нему должна быть
пришита серая полоса. Или, может быть, его все надо сделать серым. И на сером
красную звезду. Пусть не обманывается никто, не создает себе иллюзий. Меньше
иллюзий — меньше ошибок и разочарований. Трезвее, вернее взгляд.
И еще думал:
—Разве не захватано, не затаскано это красное знамя, как затаскано, захватано
слово социал-демократ? Разве не поднимали его, не прятались за ним палачи проле-
тариата и его революции? Разве оно не было над Таврическим и Зимним дворцами,
над зданием самарского Комуча? Не под ним разве дралась колчаковская дивизия?
А Гайдеман, Вандервальде, Керенский...
Срубов был бойцом, товарищем и самым обыкновенным человеком с больши-
ми черными человечьими глазами. А глазам человечьим надо красного и серого, им
нужно красок и света. Иначе затоскуют, потускнеют.
У Срубова каждый день — красное, серое, серое, красное, красно-серое. Разве
не серое и красное — обыски — разрытый нафталинный уют сундуков, спугнутая
тишина чужих квартир, реквизиции, конфискации, аресты и испуганные переко-
шенные лица, грязные вереницы арестованных, слезы, просьбы, расстрелы — рас-
колотые черепа, дымящиеся кучки мозгов, кровь. Оттого и ходил в кино, любил
балет. Потому через день после ухода жены и сидел в театре на гастролях новой
балерины.
В театре ведь не только оркестр, рампа, сцена. Театр — еще и зрители. А когда
оркестр запоздал, сцена закрыта, то зрителям нечего делать. И зрители — сотни
глаз, десятки биноклей, лорнетов разглядывали Срубова. Куда ни обернется Сру-
бов — блестящие кружочки стекол и глаз, глаз, глаз. От люстры, от биноклей, от
лорнетов, от глаз — лучи. Их фокус — Срубов. А по партеру, по ложам, по галерке
волнами ветерка еле уловимым шепотом:
— ...Предгубчека... Хозяин губподвала... Губпалач... Красный жандарм... Со-
ветский охранник... Первый грабитель...
Нервничает Срубов, бледнеет, вертится на стуле, толкает в рот бороду, жует
усы. И глаза его, простые человечьи глаза, которым нужны краски и свет, темнеют,
наливаются злобой. И мозг его усталый требует отдыха, напрягается стрелами, ме-
чет мысли.
«Бесплатные зрители советского театра. Советские служащие. Знаю я вас.
Наполовину потертые английские френчи с вырванными погонами. Наполовину
бывшие барыни в заштопанных платьях и грязных, мятых горжетах. Шушукаетесь.
Глазки таращите. Шарахаетесь, как от чумы. Подлые душонки. А доносы друг на
друга пишете? С выражением своей лояльнейшей лояльности распинаетесь на це-
лых писчих листах. Гады. Знаю, знаю, есть среди вас и пролезшие в партию комму-
нистишки. Есть и так называемые социалисты. Многие из вас с восторженным под-
выванием пели и поют—месть беспощадная всем супостатам... Мщение и смерть...
Бей, губи их, злодеев проклятых. Кровью мы наших врагов обагрим. И, сволочи,
сторонятся, сторонитесь чекистов. Чекисты—второй сорт. О подлецы, о лицемеры,
подлые белоручки, в книге, в газете теоретически вы не против террора, признаете
его необходимость, а чекиста, осуществляющего признанную вами теорию, пре-
зираете. Вы скажете — враг обезоружен. Пока он жив — он не обезоружен. Его
главное оружие — голова. Это уже доказано не раз. Краснов, юнкера, бывшие у нас
в руках и не уничтоженные нами. Вы окружаете ореолом героизма террористов, со-
циалистов-революционеров. Разве Сазонов, Калшев, Балмашев не такие же палачи?