Упрощенная HTML-версия
Владимир ЗАЗУБРИН
ê
126
Но если голова тяжела, глаза красны и сон свинцом наваливается на плечи, на
спину — сложить, закрыть черную папку грудью, лицом, бородой на нее и спать,
спать, спать.
А за окнами в синем мраке шмыгающий топот ног, хруст льдинок невидимых
лужиц, гул голосов, шорох толпы, гудящие волны идущих к заутрене. На соборной
колокольне колокол, самый большой и старый, серо-зеленый от старости, черным
железным языком лениво лизал медные серо-зеленые губы, ворчал: «о-о-о-мим-о-
о-омим-о-о-омим...»
В кабинете табак, духота, яркий свет электрической люстры и дрожь непре-
рывная, звонкая дрожь молоточка телефонного звонка. К Срубову в оба уха ползли
металлические мухи: «Ж-ж-ж-др-р-р-др-р-р-р-ж-ж-ж...»
Добились своего — разбудили. Голова еще тяжелей, веки слиплись. Горько,
сухо во рту. Но мысль сразу верная, ясная — началось.
И началось. Левая рука не отпускает трубку от уха. По телефону донесения,
по телефону — распоряжения. На столе карта города. Глаза на ней. Правая рука ста-
вит крестики над захваченными районами, конспиративными квадратами, складами
оружия, рвет, сечет короткими косыми черточками тонкую запутанную паутину Бе-
лого. У Срубова на губах горькая, ироническая усмешка.
Над городом сырая синь ночи, огни иллюминованных церквей, ликующий
пасхальный звон, шуршащие шаги толп, поцелуи, христосование. Христос вос-
крес! И над городом с горькой усмешкой, со злыми глазами стоит Она — оборван-
ная, полуголодная, властно, тяжело, босой ногой наступает на сусальную радость
христосующихся, на белые сладкие пирамидки творога и куличей. Потухли горшки,
плошки на церковных карнизах, заглох звон, затих шорох шагов, топот сбежавших,
спрятавшихся по домам. Над городом молчание, напряженная тишина, жуть, и в
черной синеве весенней ночи синева Ее зорких гневных глаз.
Срубов не усидел в кабинете. Отозвал с облавы Каца, усадил в свое кресло и
на автомобиле помчался по городу. Торжествующим ревом с фырканьем, сверкая
глазищами фонарей, заметался по улицам сильный стальной зверь. Но Белого не
было. Белый забился на задворки, в темные углы, в подполье.
Остался в памяти арест главаря организации — караульщика губземотдель-
ских огородов Ивана Никифоровича Чиркалова, бывшего колчаковского полковни-
ка Чудаева. Полковник держался гордо, спокойно. Не утерпел, съязвил:
— Христос воскрес, господин полковник. — И, сажая к себе в автомобиль,
добавил: — Эх, огородник, сажал редьку — вырос хрен.
Чудаев молчал, натягивая на глаза фуражку. Испуганные дамы в нарядных
платьях, мужчины в сюртуках, сорочках. Соломин невозмутимо спокойный, шмы-
гающий носом, разрывающий нафталинный покой сундуков.
— Сказывайте, сколь вас буржуев. Кажинному по шубе оставим. Лишки заберем.
И еще, когда осматривал кучи отобранного оружия, гордо, радостно забилось
сердце, крепкая красная сила разлилась по всем мускулам.
Остальное — ночь, день, улицы, улицы, цепочки, цепи патрулей, ветер в ушах,
запах бензина, дрожь сиденья автомобиля, хлопанье дверцы, слабость в ногах, шум,
тяжесть в голове, резь в глазах, квартиры, комнаты, углы, кровати, люди — бодрс-
твующие, со следами бессонницы на серых лицах, заспанные, удивленные, спящие,
испуганные, чекисты, красноармейцы, винтовки, гранаты, револьверы, табак, ма-
хорка и серо-красное, красно-серое и Белый, Красный и Красный, Белый. И после
ночи, дня и еще ночи нужно было принимать посетителей, родственников аресто-
ванных.