Упрощенная HTML-версия
РАНЫ
ê
137
— На фронте все случается.
— А я умру, лейтенант, убит буду. Это я чую всем нутром. Не думай, что тру-
шу. Не-е-ет. Ты так не думай, лейтенант, а просто знаю, что убьют, и все.
— Да как это тебе втемяшилось думать так? Кто из нас может знать о том? —
повысил голос Трунов.
— Я до самой до Оби — ничего не чуял и в лодку сел, и по воде плыл — ниче-
го. А как ступил на берег, так не могу повернуться, чтобы глянуть на своих, на тот
берег-то. Не могу, и все. Так и не глянул, так скорее за угол зашел, улочкой побежал
и не оглянулся — там сзади-то будто смерть за мной, шагах в двадцати: потом уж
я попривыкнул к шагу ее и оглядывался, она как-то вся таяла от взгляда, не любит,
чтобы на нее засматривались. Ты бровками дергаешь, лейтенант, ну и дергай, ну
и не верь. Я тебе не сказку рассказываю. Теперь она не ходит за мной, приучила к
себе, и хватит. Ну что же, умру. Не я первый, не я последний.
—Полно-ка, Гневышев, ерунду плести, — сказал Трунов тоном утешения, де-
ланно сказал, по должности, а сам ждал, что ответит тот.
—Тебе одному говорю. Человек ты образованный. Материшься вон как неуме-
ло, — продолжал солдат, — думаю, легче тебе понять, отчего у меня грудь в табаке,
пилотка разъехалась, шинелишка черт знает как сидит, ем не чисто. Ну, повоюю,
повоюю еще, не сразу же придет и хлоп тебя. А тебе скажу такое, — наклонился он
к самому уху Трунова, — не жалей меня, не приглядывайся. Я говорю тебе не затем,
чтобы жалеть. Не-е-ет.
— Хватит, Гневышев, ты нас всех похоронишь, а сам цел останешься. Что с
тобой? Не хитришь ли? Да что за хитрость хоронить себя заживо? — проговорил
Трунов, как бы размышляя, и увидел, как Гневышев закачал головой и вроде уже
раскаивался, что поведал свое предчувствие, и прутиком зарисовал по земле, бурк-
нув:
— Я в четвертый раз туда иду. По четвертому кругу.
— В четвертый! И такие разговорчики? — позавидовал, удивился и возмутил-
ся вместе Трунов, отходя от солдата.
2
К фронту, к пеклу того года, о котором уже говорила вся земля, подбирались
они как-то исподволь. Под Москвой простояли полмесяца, под Тулой — два дня,
потому что где-то задерживался хлеб. Солдаты ворчали. Командир полка то и дело
вызывал к себе начпрода и, видимо, пробрал его порядком, и тот, явно для отвода
глаз, направил Трунова просить хлеба в городе. Кто же в войну так просто хлебом
разбрасывается? Толкнули его, случайного и вовсе непробойного человека, чтобы
тем временем хлеб свой поджидать: он был на подходе. Трунов поглядел, кого бы
взять с собой из солдат, на глаза попался Гневышев, и он приказал ему собираться.
Прихватив вещмешок, солдат враскачку пошагал к машине, и они поехали.
Трунов обежал полдесятка хлебных учреждений, убеждал, что полк голодный,
просил выручить, а там уж сполна рассчитаются и даже лишку прибросят, потому
что через день у них всего будет навалом. На лейтенанта глядели с улыбкой, пожи-
мали плечами, отсылали в другую организацию, а один просто сказал:
— Над вами подшутили, товарищ лейтенант.
Гневышев то с лейтенантом вместе заходил к начальству, то оставался в кори-
доре или в машине и нужен был ровно столько, как если бы его вовсе не было. Раз
у машины лейтенант солдата не застал. Шофер подудел многократно, сбегал в со-