Упрощенная HTML-версия
РАНЫ
ê
175
добрый оборот, и, чтобы еще больше поверили мне, спросил: — А могу я тут у вас
прикорнуть? Шибко спать хочется.
— Что с тобой делать, ложись вон в угол подальше. Только спать-то вроде
некогда.
На улице уже скрежетал первый трамвай. Приехал я на барахолку до восхода
солнца. На безлюдной площади один подметала пыль клубом поднимает. Я лег под-
ле крылечка и уснул. Разбудили меня, когда уже люд кругом копошился.
— Вставай, непутевый! Что, в каталажке захотел посидеть? — пнул меня под
зад старикан. Я поднялся, отряхнулся, бушлатик свой на руку бросил и заорал:
— Кому по дешевке! Совсем даром отдаю!
И такая-то уж меня пустота, отверженность прохватила. Люд-то весь тут угол
свой имеет. Сейчас отторгуются, домой придут и за чай спокойно примутся, ре-
бятишек стегать или ласкать будут. На жен поворчат: «Что лепешек не напекла?»
Потом растянутся на кровати и дым в потолок пускать станут. А что же со мной-то
поделалось? Это я, недавнишний хозяин мельницы, кто меня ждет и кто встретит
меня? Я не горевал, не мучился душой, я на себя как бы со стороны глядел — вон в
толчее человек пробирается, плечиком вперед просовывается, на руке потряхивает
заваленный, затасканный бушлатишко, не всю пыль со щеки стер, галифе синие и
в больших лепехах масляных. Ишь, глаза-то как по-плутовски посверкивают, торо-
пится, сует чуть не каждому встречному продажу свою, а не поторопится — мили-
ционер заметит особу его разнаряженную. Крутой поворот в судьбе моей, свежесть
жизненной перемены меня вдруг в хохот бросили. Хохочу и будто сам не чую, хохо-
чу, как во сне, и какой-то скобяной торгаш меня остановил:
— Ты чего ржешь! Ты чего хошь!
— Да вот купи-ка у меня бушлат, я и хохотать перестану, — бросил я ему на
руки продажу.
— А сколь тебе за его?
— Дай пятнадцать, чтобы до Нижнего добраться.
А бушлатик мой хоть и потаскан, а новый был, по воротнику сразу все приме-
тили, и уж три пары рук за него держатся.
— Ну! Кто деньги скорее даст, того и бушлатик, — кричу.
Торгашик за брезент свой, железками заваленный, меня уманил и деньги в
руки сунул.
— Бери да поживее мотайся отсель, а то вон тот долговязый за тобой пригля-
дывает.
Полтина у меня только осталась от билета до Нижнего. Чтобы начальника ми-
лицейского не видеть больше, я на пароход первым заскочил и тут после суматох
всех почуял, что жрать хочу зверски. За нижнюю рубаху я выменял три лепешки и
тут же проглотил их, только сытости не почуял. А вижу: два татарина приловчились
дрова пилить, за это пароходный кок дает им по миске супу.
Я пробрался тихонько в дровяник, топор и пилу под себя и до вечера додюжил
там, в жаре-то машинной, все ждал голоса кока и дождался, выскочил на волю с
орудием, а уж тут как тут оба татарина, злыми глазами режут меня насквозь, за пилу
хватаются. Я топор чуть назад откачнул для устрашения и спрашиваю кока:
— Они обедали?
— Досыта дал.
— Тогда я хоть поужинаю, а то у меня вторые сутки сухорос в животе.
— Да я тебе так дам пожрать, — говорит он.
— Я, брат, — говорю, — на дармовщину не живал отродясь.
— И то, — говорит, — верно, — и подал один конец пилы татарину, другой