Упрощенная HTML-версия
ê
АРТАМОШКА ЛУЗИН
217
— Фью! — засвистел писец. — Нам воевода теперь не страшнее мухи зеленой.
У Артамошки даже ноги подсеклись: хочет идти, а они стоят.
Тут писец и проговорился, приник к уху и Артамошке поведал:
— Грамота царская пришла, безголовый, грамота! Великие государи гневом
на воеводу разразились. Ты, говорят, холоп несчастный, без головы пребываешь, у
тебя, говорят, не воеводская голова, а жбан с квасом. Ежели от твоего глупого уп-
равления буряты юрты побросали и в китайскую землицу убежали, кто же в нашу
государеву казну ясак повезет? Все теперь китайским ханам отойдет: и соболи, и
лисы, и скот, и людишки... Запамятовала пустая воеводская голова: ведь сибирские
народцы — великой Руси подданные. Остроги-городки стоят для защиты рубежей,
для мира, а не для твоих воеводских разбоев...
— Но-о? — удивился Артамошка.
— Вот те и «но-о»! — передразнил его писец. — И приказали великие госуда-
ри заковать воеводу и в руки царские с надежными людьми доставить.
Артамошка и не знает: не то врет писец, не то смеется. А писец разболтался и
не заметил, как служилые людишки вокруг него собрались, слушают. Писец пугли-
во оглядывался, говорил тихим голосом:
—А казнитель-то наш Иван Бородатый ходит ухмыляется — рад, пес, так рад,
ажно захлебывается. «Эх, — говорит, — великий государь, обидел ты меня, Ивана
Бородатого, слугу твоего верного! Почто ты воеводу на Москву повелел везти? Дал
бы мне его на мою расправу...» А сам глазищами как зыркнет, аж у меня по хребту
холод пошел. Сказывал казачина Милованов, что ходит Иван Бородатый во хмелю,
ходит и бахвалится. «Я, — говорит, — холоп твой царский, перед иконой святителя
клятву могу положить, что с двух-де разов кнутом хребет пополам воеводе пересе-
ку. В Москве таких заплечных дел мастеров и не сыщешь, великий государь»... А
сам как зубами заскрипит — весь народ по сторонам в страхе разбегается.
Артамошка так и застыл с разинутым ртом и удивленными глазами. Писец
заметил это, да и щелкнул его по носу. Слезы брызнули из глаз Артамошки. Все
захохотали. Послышался грозный голос письменного головы:
— Артамошка, где ты? Беги к батюшке воеводе!
Писец побелел от страха, притих, сгорбился. Притихли и все остальные, опус-
тили головы. Казак Селифанов торопил:
— Беги скорее, Артамошка! Неровен час, выйдет воевода — не сносить голо-
вы, всех изведет! — Он грозно взглянул на писца, кулаки сжал: — Раскудахтался,
петух общипанный! Доведет твой язык до беды... Уходи!
Писец подобрал полы своего замусоленного халата и побежал в казачью избу
спать.
День и ночь приглушенно жужжал служилый люд, как пчелиный улей. Ждали
нового воеводу, ждали со дня на день. Городок жил слухами, сплетнями, догадка-
ми. Вскоре городок заволновался. Весть пришла: новый воевода не вынес тяжелого
пути от Москвы до Иркутска, дорогой умер. Страх обуял жителей городка. Били в
колокола, служили молебны.
— Худая примета! — в десятый раз твердил купец Войлошников, стоя на
крыльце своей избы.
Ему отвечал купчина Свершников:
— Быть войне, не иначе как с бурятскими да монгольскими ханами!
— Аксинья моя дурное на небе видела, — кричал Войлошников: — звезда ле-
тела, а хвост у нее длинный, в полнеба, синими огнями рассыпался. К войне!
Воевода Савелов подобрел, ходил потупившись. Но казаки и горожане слы-
шать о нем не хотели, недобрым словом вспоминали, грозились побить. Всем неуго-
ден был злобный лиходей-правитель.