Упрощенная HTML-версия
Валентин РАСПУТИН
ê
314
должно быть, вольной и заказанной душе умереть осенью, в светлый час, когда от-
крываются просторы!..
И снова, придя в себя, я обнаружил, что нахожусь далеко и от последнего мес-
та с березками. Байкала видно не было — значит, я успел перевалить через гору и по
обратной стороне спуститься чуть не до конца. Смеркалось. Я стоял на ногах —или
только что подошел, или поднялся, чтобы идти дальше. А как, откуда шел, почему
шел сюда — не помнил. Где-то внизу шумела в камнях речка, и по шуму ее, бой-
кому и прерывисто-слитному, я, не видя речки, увидел, как она бежит — где и куда
поворачивает, где бьется о какие камни и где, вздрагивая пенистыми бурунами, не-
надолго затихает. Я нисколько этому зрению не удивился, точно так и должно было
быть. Но это не все: я вдруг увидел, как поднимаюсь со своего прежнего места возле
березок и направляюсь в гору. Я продолжал стоять там же, где обнаружил себя, для
верности ухватившись рукой за торчащий от упавшей лиственницы толстый сук,
и одновременно шел, шаг за шагом, взгляд за взглядом выбирая удобную тропку;
я ощущал в себе каждое движение и слышал каждый свой вздох. Наконец я при-
близился к тому месту, где стоял возле упавшей лиственницы, и слился с собой.
Но и этому я ничуть не удивился, точно и это должно было быть именно так, лишь
почувствовал в себе какую-то излишнюю сытость, мешающую свободно дышать. И
тут, полностью соединившись с собой, я вспомнил о доме.
Было уже совсем темно, когда я подошел к своей избушке. Ноги едва держали
меня — видать, все переходы, памятные и беспамятные, совершались все-таки на
ногах. Возле ключика я отыскал в траве банку и подставил ее под струю. И долго пил,
окончательно возвращаясь в себя — каким я был вчера и стану завтра. В избу идти
не хотелось, я сел на чурбан и, замерев от усталости и какой-то особенной душевной
наполненности, слился с темнотой, неподвижностью и тишиной позднего вечера.
Темнота все сгущалась и сгущалась, воздух тяжелел, резко и горько пахло от-
сыревшей землей. Я сидел и размягченно смотрел, как миликает напротив на ряжах
красным светом маленький маячок, и слушал доносимые ключиком бессвязные,
обессловленные голоса моих умерших друзей, до изнеможения пытающихся что-то
сказать мне...
Господи, поверь в нас: мы одиноки.
* * *
Среди ночи я проснулся от стука дождя по сухой крыше, с удовольствием по-
думал, что вот и дождь, как подготовлялось и ожидалось весь день, наладился, и все
же невесть с чего опять почувствовал в себе такую тоску и такую печаль, что едва
удержался, чтобы не подняться и не заметаться по избенке. Дождь пошел чаще и
глуше, и под шум его я так с тоской и уснул, даже и во сне страдая от нее и там по-
нимая, что страдаю. И во всю оставшуюся ночь мне слышалось, будто раз за разом
громко и требовательно каркает ворона, и чудилось, будто она ходит по завалинке
перед окнами и стучит клювом в закрытые ставни.
И верно, я проснулся от крика вороны. Утро было серое и мокрое, дождь шел
не переставая, с деревьев обрывались крупные и белые, как снег, капли. Не разжи-
гая печки, я оделся и направился в диспетчерскую порта, откуда можно было позво-
нить в город. Мне долго не удавалось соединиться, телефон подключался и тут же
обрывался, а когда я наконец дозвонился, из дому мне сказали, что дочь еще вчера
слегла и лежит с высокой температурой.
1981