Упрощенная HTML-версия
Валерий ХАЙРЮЗОВ
ê
434
И все живое собралось на скале совета. Опоздал только один мудрый лось,
который имел не два, а четыре глаза. Узнав, что все уже собрались, он поскакал на
скалу. Когда он переходил реку, из воды вынырнул налим.
— Куда ты спешишь, лесной красавец? — спросил он.
— На скалу, где будет совет.
— Там уже все закончилось, — сказал налим. — Кто что хотел, тому все и
раздали. Не поделенным остался ум. Никто не знал, что с ним делать. И тогда, чтоб
больше человек не надоедал, решили отдать ум ему.
— Что же вы наделали! — заплакал лось. — Вы и сами не понимаете, что
натворили. — И плакал лось до тех пор, пока не выплакал два своих верхних глаза.
—Так знайте, теперь не будет покоя от человека ни вам, плавающим в воде, ни
птице, летящей в небе, ни нам, бегающим по тайге, — сказал он. Так и случилось.
Вечером Саяна повела меня в деревенскую церковь целителя Пантелеймона.
Оделась она в легкий, открытый сарафан, белые летние босоножки, и сразу же ста-
ла выглядеть нарядной и праздничной. «И зачем она тогда в Москве нарядилась в
бронежилет?» — думал я, поглядывая на ее загорелые плечи, на каштановые воло-
сы, прикрытые темным газовым платком.
— От старого монастыря кое-где остались стены да две угловых башни. В
тридцатые годы там были размещены мастерские, а во время войны в него попала
бомба, — начала рассказывать Саяна, едва мы вышли за ворота. — Во время Оте-
чественной войны 1812 года там была ставка Кутузова. Год назад, девятого августа,
в день Святого Пантелеймона началось возведение нового храма, а пока верующие
ходят в небольшой деревянный пристрой.
Мы подошли к храму. Пахнуло свежескошенным сеном, возле одной из башен
я увидел за изгородью стожок и рядом с ним маленькую телочку. Она с детским
любопытством уставилась на нас, тихая, мирная, ручная, как и все, что было вокруг
нее; обычная сельская картинка, которую вряд ли можно было встретить в городс-
ких храмах.
Церковная служба всегда чем-то напоминала мне ночной полет, когда перед
тобой вдруг открывалась наполненная невидимым светом бездна, все величие види-
мого и невидимого мира, безмерность, переходящая в бесконечность, возможность
видеть то, что скрыто, и ощущать то, что дремлет в каждом: краткость земной жиз-
ни и одновременно ее беспредельность.
Поставив свечи и отстояв службу, мы вышли из церкви. Поглядывая по сто-
ронам, я дивился: оказывается, здесь в Подмосковье, точно держа оборону, оста-
вались нетронутыми крохотные островки из столетних дубов, кленов и сосен, они,
казалось, были оставлены здесь сторожить собственную старость. Держась друг
друга, они сгрудились вокруг возвышающегося из травы сложенного из крупных
булыжных камней такого же старого фундамента, с одной стороны которого уже
была начата кладка из красного крупного кирпича новой стены. Барский дом, хозя-
ином которого был господин с короткой, как щелчок, немецкой фамилией Цук, сто-
ял на хорошем месте, и кому-то, видимо из новых русских, не терпелось поскорее
возвести на его обломках собственный замок. Вдыхая пряный запах прошлогодних
листьев и перебивающие его ароматы вымахавшей за лето крапивы и полыни, по
едва угадываемым аллеям, то и дело натыкаясь на паутину, которую, видно для про-
бы, вывесили местные пауки, мы двинулись в обход усадьбы. Саяна вывела меня на
светлую поляну, посреди которой темным боком и плоской лысиной среди густой
травы обозначил себя пень. Сюда она водила старшего сына писать этюды. Я подо-
шел к пню, провел по его срезу ладонью, поискал глазами годовые кольца, особенно
последние, пытаясь определить, какими они были для этого дерева. Должно быть,