Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
476
дым и вонь. Как раз при встрече шофер включил единственную фару, которая почти
ничего не осветила своим тусклым огнем.
Водитель недоуменно повернул голову в сторону Сережки, и ему стало сов-
сем тоскливо, захотелось вернуться в город, но машина уже протарахтела мимо. Он
прибавил шаг, насколько мог, и шел еще с час, пока совсем не стемнело, но никаких
признаков жилья не было — ни огней, ни собачьего лая.
Небо очистилось полностью, на нем засияли звезды, но луна куда-то запро-
пастилась. Все же снежок отражал слабый звездный свет, и можно было различить
дорогу, поле, темные контуры колков по сторонам и вдруг — силуэт дома на фоне
бледного горизонта — в той стороне, где закатилось солнце.
Сердце у Сережки брыкнуло, он рванулся вперед, оскользаясь и падая... Ночь
обманула: дом оказался стогом пшеничной соломы. Сережка добрался до него, при-
валился спиной, сполз вниз и горестно всхлипнул от обиды; дальше идти сил у него
не осталось.
Воздух был холоден и чист, как колодезная вода, и в нем постепенно и неза-
метно притупилось Сережкино горе; в груди, вскоре после того, как он вышел из
города, поселилась негромкая пугливая радость, которая помаленьку крепла, шири-
лась и росла и уводила все дальше и дальше: дышалось, как дома! Не было здесь ни
чада заводских труб, ни автомобильного смрада, ни вони канализационного ручья,
стекавшего в затон неподалеку от места выгрузки барж.
Была река, неторопливо катившая свои желтоватые воды в рыжих берегах,
отец, босой, поощрительно улыбавшийся Сережке, впервые в своей жизни увидев-
шему вольную воду, и ласковая волна, пугавшая и манившая в глубину. Сережка за-
бредал по колено в теплую воду, наклонялся, стараясь разглядеть дно, разбрызгивал
воду руками, поворачивался к отцу и счастливо смеялся навстречу его радостным
глазам...
Вода вдруг стала холоднее, Сережка попытался выйти на берег, но ноги его
погрузились в песок и завязли в нем, волна поднялась большая и захлестывала все
выше и выше и, наконец, захватила Сережку и поволокла. Онемев от холода и испу-
га, он пытался было кричать, но захлебнулся. И... пробудился.
Его колотило неудержимой мелкой дрожью, ноги и руки одеревенели, чтобы
подняться, ему пришлось стать вначале на четвереньки. Ноги пронзала боль, толь-
ко теперь Сережка понял, что плохой из него будет ходок: ступни сбиты в кровь.
Приваливаясь к стогу, Сережка кое-как обошел его, перебрался на подветренную
сторону, начал рыть в стогу нору.
С цыпками на руках это была пытка. Солома уже спрессовалась, выдергива-
лась с трудом и крохотными клочками. Негнущиеся пальцы от соприкосновения
с настывшей соломой зашлись от холода и боли и совсем утратили силу. Сережка
скулил от отчаяния, колотил ладонями по коленям, по бокам, дул на руки, бережно
прятал их под мышками и, откидываясь спиной на стог, замирал.
И снова наплывал на него морок. Сквозь пелену Сережка чувствовал на себе
чей-то испытующий взгляд. Кто-то недобрый насмехался: слабо умереть? Слабо!
Толкал в спину, подвигая во тьму — сдохни, и без тебя жрать нечего! Но исчезал, рас-
плывался, когда Сережка пытался разглядеть его, того, кому принадлежали глаза.
Зато не умолкал голос. Голос был негромкий, ласковый, он вкрадчиво убеждал
Сережку, что лучше не мучить себя, а лечь на солому, свернуться клубком, согреть-
ся и уснуть надолго — до тех пор, пока не минуют все напасти: голод, холод, непо-
сильная работа, война, наконец. И Сережка начинал погружаться в этот сладостный
мир небытия, ему виделся дом, теплая печь... И—вдруг — тревожные глаза матери:
«Сережа! Сынок, не спи!»
—Мама! — Сережка вздрагивал.