Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
138
денный, не зная, куда иду. Ворона шарахнулась над головой, захлестала крыльями
по веткам, каркнула единожды и приткнулась к вершине. Раздался пронзительный
лай — это догоняла Мушка. Я присел под кустом и обнял собаку, она свернулась
калачиком подле меня, словно сказала: «Ложись-ка и ты. Вовсе не к чему дальше
идти». Я знал, что где-то впереди есть лес, большой, глухой и недоступный. Там
я укроюсь от домашних, но все это будет завтра. Я устроился поудобней на сухих
иглах под сосной и заснул. Когда проснулся, было уже светло, Мушка сидела передо
мной и нетерпеливо повизгивала. Я вспомнил вчерашнее и, словно кто схватил за
горло, не мог вытолкнуть воздух. Потом навалилась на меня икота, и мне подума-
лось, что так я плачу. Я испугался странного плача и заревел по-настоящему.
Вспомнилось обычное утро дома. В такой час отец мажет телегу, а Нефед бе-
жит в луга за лошадьми. Дружно поднимаются остальные, и скоро застолица поса-
пывает, побрякивает ложками.
Я не ел со вчерашнего утра и почувствовал, что голоден ужасно. Я стал обду-
мывать, как достать еды не побывав дома. Разве забраться в крайнюю от леса избу
Егора Гузова. Я полз по глубокой борозде, между жердями пролез в ограду. В чула-
не, к великой радости, стояла коврига хлеба. Я схватил ее и выскочил в переулок.
Тут и увидела меня мать.
— Санька! Санька! — закричала она.
Обхватив ковригу обеими руками, несся к лесу. Вот уж скотское кладбище, вот
и канава — перемахну ее и опять в лесу. Из-за сосенки мне напересек вышел Семен
Семенович. Ничего не стоило проскочить мимо хромого учителя, но ноги мои под-
косились, коврига выскользнула из рук и покатилась в овражек.
— Вот и встретились, вот и хорошо, — сказал учитель и потряс меня за пле-
чи. — Сходи-ка, герой, подними хлеб.
На разговор и мать прибежала.
— Нашлась потеря, принимайте, — весело сказал учитель, когда мы верну-
лись домой. — Умыться бы ему надо.
— Баню ему надо хорошую, — сказал отец.
— И пусть выспится,— добавил учитель.
Спать на сеновал меня не отпустили: боялись, убегу. Я залез на холодную лет-
нюю печку и угнездился на пыльной копне рухляди. Сочтя, что я уснул, отец на-
смешливо спросил:
— Вот так и живем, Семен Семенович. Поучи нас, дураков, уму-разуму.
— Поучу, на то мы учителя, — ответил Семен Семенович. — Ты в партизанах
был?
— Ну! А что?
— За свободу воевал?
— Вроде бы.
— Дак какого ты дьявола режим-то старый в семье устраиваешь? Ты не сво-
бодных людей, рабов у себя растишь. Грубиянов и оскорбителей воспитываешь.
Зло, а не добро в души их вселяешь.
— Ты нашу жизнь не трожь, учитель, — с угрозой сказал отец. — Она не ка-
саема ни для кого. Как можем, так и живем. В том есть наша извечная нутренная
воля.
— Руки бы меньше прикладывали к детишкам, не то в сельсовет приглашу.
— Рушить наши порядки будешь?
— Нет, вмешиваться стану, вот же ведь сижу у тебя и совещу. Так и всегда, где
касается детей, не умолчу. На дороге, в нардоме, в избе вашей — везде говорить
стану. И не отсмеивайся, Карп Иванович, не вороти взгляда на сторону.