Упрощенная HTML-версия
ê
АЛБАЗИНСКАЯ КРЕПОСТЬ
37
Уходило лето. Осыпались цветы, жесткие травы блекли. Падал звонкий лист
осин, оголились березы, ивы, тополя. Пахло в тайге горькой грибной гнилью, стих-
ли птицы. Зелень лесов померкла, терялись рощи в утреннем тяжелом тумане. Из
темных логов и ущелий тянуло сырым, знобким холодком.
В крепости Сабурова иссякли запасы, особенно хлеба, соли и огневых при-
пасов.
Страшились казаки: нагрянет зима, какова-то она на Даурской земле, сколь
лютая и сколь долгая?
...Тускнело вечернее небо, плыли серые клочковатые тучи. Сабуров вошел во
двор крепости, огляделся: небо сурово, ветер осенний остер, стонет, хмурится Амур
черной щетиной гребней. Сабуров присел на бревно, видит: бежит Степанида, а
вслед ей сыплется глухой бабий ропот:
— Сгибнем зазря в неведомых землях!.. Аль ослеп Ярофей и не видит беды?
Чей-то надрывный голос добавляет:
— Пытай, Степанида, своего Ярофея, пытай, каков корм на зиму припас? Аль
на зазнамовских ячменях норовит прожить?..
Степанида скрылась за углом.
Хмурился Сабуров, думал: «Хоть мала у нас ратная сила, а надобно идти боем
и даурцев воевать».
Вошел в каморку. На лежанке, уткнувшись в изголовье, плакала Степанида,
плечи ее вздрагивали. Поднялась, повисла на шее.
— Ярофеюшко, тяжко, жонки корят...
Сабуров Степаниду обласкал, уговорил.
Всю ночь не спалось Ярофею. В неведомой стране застигла его зима врасплох.
Разброд и уныние охватили людей. «Запасов нет, хлебушко на исходе, — твердил
Сабуров. — Как зиму скоротать?» Закрыл глаза, отгонял от себя назойливые думы,
а они неотвязно терзали сердце. Всплывало золотое поле зазнамовских ячменей.
Хорош: густ, высок, зернист. Обильно родит здешняя земля. Много ли пополнит за-
пасы зазнамовский урожай? Считал, прикидывал и выходило: зиму не прокоротать.
Вскакивал с лежанки, садился к оконцу. Густая темень плотно придавила и Амур,
и горы, и леса. Взглянул на небо: дрожали чистые звезды. И показались Сабурову
и небо, и звезды, и земля, что утонула в темноте, близкими и родными. «Неужто
бросать эдакую благодать, уходить, спасаться?» — вздрогнул он. Встал, заскрипели
половицы. Проснулась Степанида.
— Ярофеюшка, полуношник мой. Спи...
— Не до сна, Степанида...
— Загрызли тебя темные думы. Уймись, Ярофеюшка, склоняй даурцев на
мир.
Понял, что и Степанида не спала, терзается и ее сердце.
— Пустое говоришь. Не однажды пыталcя склонить даурцев к миру. Послан-
цы мои, тунгусы, приходили ни с чем, а последнего, Путугира, сама знаешь, на кол
даурцы посадили. Вот какой мир, Степанида...
Опять заскрипела половица. Сабуров распахнул оконце. Ворвался в каморку
предутренний холодок. Где-то далеко простонала птица и смолкла. «Хоть малость
уснуть надобно, — подумал Ярофей, — завтра собрать казачий круг, боем идти на
Албазу».
...В эти осенние дни тоскливо щемило сердце Степаниды. Уходила она из го-
родка, садилась на пригорок и долго глядела и не могла наглядеться на ячменное
поле. Колыхалось оно живой волной; туго налитые колосья клонились к земле. Под
их мерный шелест закрывала глаза Степанида, и чудилась ей родная сторона, слы-
шались песни русские, душевные... Таяла, как вешний снег, забывалась беспокойная