Упрощенная HTML-версия
Евгений СУВОРОВ
ê
476
Володей. Брат уехал, и акация больше, чем дикая яблоня, лоза и черемуха, кажет-
ся брошенной, посаженной напрасно. Ее тонкие нежные стебли, касающиеся сере-
дины высокого забора, вздрагивают, слабо шелестят листьями, мигают желтыми
огоньками поздних цветов и, мне чудится, просят увезти ее отсюда. Я подхожу к
ней, слегка трогаю за ветви — и на меня обрушивается прохладный, пахучий рося-
ной дождь…
Оглядываюсь на лозовый куст, выросший сам по себе в старом приамбарке с
разобранной крышей, где когда-то хранились дедовы лозовые прутья. Солнца там
не хватает, куст долго рос, никому не видный, пока кто-то из Володиных детей или
его жена Нина нечаянно туда не заглянули и не удивились: надо же, в доме выросла
лоза! Куст, охраняемый от дурного глаза ветхими стенами приамбарка и закрытыми
воротами возле старой избы, поднялся теперь выше стен, и странно видеть с улицы,
из ограды или с огорода его весело зеленеющую пушистую вершину. На маленький
кустик лозы, поднимавшийся в правом углу приамбарка, Нина сначала посматри-
вала с интересом, а потом, по совету бабки Аксиньи, хотела его выдернуть: очень
уж он смущал своим появлением не где-нибудь, а в приамбарке. Но мой брат стро-
го-настрого запретил ей это делать: раз появился, пусть растет! Наш дедушка всю
жизнь плел короба и корзины, которыми пользовалась вся округа, и лоза выросла в
его честь — так казалось Володе, да и мне тоже.
Одет я для такого утра хорошо: на мне светло-зеленая штормовка с красно-
голубым изображением Братской ГЭС на рукаве; складной нож и широкий, тоже с
разноцветной картинкой, целлофановый пакет для грибов с вечера лежат в кармане.
На ногах новенькие, пропитанные дегтем кирзовые сапоги, в которых ни дождь,
ни роса не страшны, и они сами несут меня по нашему огороду, заросшему старым
клевером и сочным пыреем, и вдоль неровного тына и рухнувшего кое-где прясла,
охраняемого гигантскими зарослями крапивы, конопли и бурьяна. Спускаюсь под
горку, где раньше были колодец с баней, иду через бывшие приусадебные покосы к
старому руслу Тагнинки, потом вдоль болота к стлани и — в лес. Скорее, скорее!
Куда я тороплюсь? Чему радуюсь?
Я тороплюсь к воспоминаниям. Заранее радуюсь встрече с ними…
2
Один раз я принес с покоса небольшой букет лесных цветов, почти весь из ку-
кушкиных сапожек. Мне в особенности было непонятно, как вырастают именно эти
цветы, почему они так называются, и я надеялся обрадовать отца с матерью, когда
прошел с букетом по огороду, поднялся на крыльцо, нашел маленький-премалень-
кий кувшин, налил в него утренней колодезной воды и поставил в большой комнате
на круглом столике рядом с патефоном.
— Чему тут радоваться? — сказал отец. — Росли цветы, никому не мешали, а
ты взял и сорвал… На лесные цветы лучше всего смотреть в лесу…
Начинавшийся разговор о цветах показался бесконечным, и мы, чтобы не за-
ходить слишком далеко, уступили друг другу — сошлись на том, что и отец прав, и
я прав. У меня была возможность выспорить, обратившись к матери за поддержкой,
она — я знал — взяла бы мою сторону, но я сразу же отказался от запрещенного
приема, тем более что я им уже не пользовался с четырнадцати лет — с того самого
дня, как уехал в город. Я, помню, удивился, как быстро пролетело время, —мне уже
было двадцать восемь! Не всех я хорошо знал в своей деревне, а в некоторых домах
так ни разу и не был, —и эти дома, и люди, которые жили в них, сделались для меня
еще более загадочными, и я при каждом удобном случае что-нибудь спрашивал о