Упрощенная HTML-версия
СОВКА
ê
477
них. Мои родители знали всех взрослых жителей даже из соседних деревень, про
некоторых рассказывали целые истории, причем одна и та же история могла рас-
сказываться несколько раз. Конечно, должно было пройти какое-то время, чтобы
история подзабылась…И всякий раз я слушал как будто бы впервые и никак не мог
понять, в чем тут дело: или я многое забывал, или родители мои с каждым разом
добавляли что-нибудь новое?
И в этот приезд я ждал если не новой истории, то хотя бы старой, рассказанной
заново… К этому все располагало: и то, что я долго не был дома, и то, что лето было
хорошее — картофельные кусты вымахали чуть не в пояс! — и то, что родители
посматривали на меня так, будто не узнавали, — видно, я здорово изменился! Да и
разговор о цветах остался все ж таки незаконченным. А уж я знал: отец не любил ос-
танавливаться на полдороге, если начал какую-то мысль, то обязательно закончит.
—Послушай, — чувствуя, что я тоже не сплю, среди ночи заговорил отец, — я
тебе не рассказывал, что на Бадонках случилось?
Со словами, что слышал эту историю, но очень давно, я повернулся от окна,
разглядел белевшую в темноте никелированную спинку кровати, на которой
спал отец, и приготовился слушать. Ночь была темная — давно собирался пойти
дождь, — и вот уже огромные редкие капли ударяют по крыше и стеклам. Отец,
видно, прислушался к начинавшемуся дождю, и до меня снова донесся его певучий
негромкий голос. Разбудить мать, спавшую на широкой русской печи, он не боялся:
она так уставала за день на колхозной работе, что засыпала сразу же, как только
касалась головой подушки, и отец всегда восхищался ее способностью не только
мгновенно засыпать, но и не просыпаться, хоть пали около нее из пушек. А утром
вставала раньше всех, затапливала печь, успевала переделать, пока мы спим, десят-
ки мелких дел, которых, как нам потом казалось, и не было. Как будто само собой
все в избе было чисто, от печи вкусно пахло, и я, когда был помладше, верил, что ей
помогает домовой.
Бадонки находились рядом, но в соседнем районе, прямой дороги туда не
было, и, наверное, по этой причине казалось, что они далеко. Отец еще со вчераш-
него дня примерялся к этой истории, но что-то ему мешало, и вот сейчас, под шум
дождя, начал рассказывать.
Я живо представил деревню, на горке, около речки, в одну длинную улицу,
последние дома маленькие и, как у нас, скрыты лесом, стеной стоящим возле ши-
рокого болота. В ясный день хорошо видны изумрудно-белые вершины Саянских
гор… Кажется, что Саяны рядом, за лесом, хочется сейчас же пойти к ним. Но до
гор далеко.
— Все правильно, — согласился отец, — кроме одного: последний дом боль-
шой, под железной крышей, в ограде березы, сосны, беседка, скамейки…
В первый раз, когда я слушал, этого дома не было…
Каждое утро пастух с подпаском гонят по деревне коров, а за воротами дома,
окруженного березами и соснами, стоит девочка лет двенадцати и, прикрывшись
ладошкой от солнца, смотрит, как скрывается в лесу растянувшееся по дороге стадо.
Цветком ромашки виднеется среди пожелтевшей болотной осоки белый платочек.
Что заставляет девочку долго стоять у ворот и не слышать, как зовут отец или
мать?
Может, виноват рожок, под звуки которого она, еще не проснувшись, выбега-
ет на улицу? Обхватив тонкими длинными руками свои худенькие плечи, девочка
съеживается от утренней прохлады, окончательно просыпается, широко открывает
глаза, и в них отражается весь мир, который она видит перед собой. Девочка завиду-
ет пастухам, что они гоняют коров куда-то далеко, — там, она слышала, есть другая
речка и много смородины… Ей нравится стоять около дома и радоваться утренним