Упрощенная HTML-версия
Евгений СУВОРОВ
ê
478
и уже горячим лучам солнца, таинственным звукам рожка, на котором играет под-
пасок, соседский мальчик.
Стадо с пастухами скрылось, перестал играть рожок, белая пыль вот-вот уля-
жется, а девочка стоит, не отнимая от лица ладошки. До ее слуха все еще доносится
из леса звон двух или трех колокольчиков…
От задымленных кучевых облаков, отдыхающих на вершинах деревьев, исхо-
дит легкая, едва уловимая тревога… В одном месте, ближе к югу, кучевое облако
с вытянутой рукой поднялось выше, но кто-то гигантской кистью провел над ним
две узкие, длинные лиловые полосы— вытянутая рука облака в белом рукаве стала
исчезать…
«Сонька, — скажут ей отец или мать, — ты что, коров не видела, стоишь?»
«А я не на коров смотрю…»
«А куда? На небо?»
«Может, на небо», — соглашается она, так и продолжая стоять не шелох-
нувшись.
«Ой, Сонька, не засматривайся на облака да на туманы, а то печалиться
будешь»
«О чем я буду печалиться?»
«Нельзя так долго смотреть неизвестно на что, лучше с маленьким ведерком
за водой сбегай!»
«Да тише, тише вы…»
«А что такое?»
«Ну неужели вы не слышите?»
Отец с матерью посмотрят друг на друга, потом — на Соньку: что с ней?
«Колокольчики…» — приподнимаясь на носки, готовая взлететь, шепчет
Сонька.
«Цветы, что ли?» — спросят отец с матерью, не понимая, что творится с де-
вчонкой.
«Да нет, звенят… вот сейчас…»
«Эка невидаль! Они и завтра будут… И вечером… Это чтоб коровы не поте-
рялись!»
Отец с матерью махнут на девчонку рукой: пусть стоит, если ей нравится!
Привыкли они и к тому, что Федя-пастушок, когда возвращается из лесу, при-
носит ей букетик лесных цветов. Девчонка, как и утром, стоит в вечерних лучах за
воротами или висит на заборе, и не поймешь, чего она больше ждет — корову из
стада, чтобы открыть ей ворота, или букетик. «Настоящая совка! — соглашаются
отец с матерью. — Не зря ее так зовут…» Распахнет зеленые глаза, приподни-
мется на носки — и кажется, что вот сейчас полетит над дорогой, речкой, лесом,
полями…
Ловлю себя на том, что с нетерпением жду «веселенького» места в отцовском
рассказе, из-за которого все и началось. И тут я не понравился себе вот за что: во
мне остается — и ничем его не вытравить! — интерес к острым зрелищам, меня
так и тянет к какому-нибудь происшествию; и уж если я оказываюсь зрителем этого
происшествия, то почему-то непременно хочется быть здесь первым… Я понимаю,
что это нехорошо, но ничего не могу с собой поделать.
Вот и сейчас я попросил отца, чтобы он сразу же перешел к неприятнейшему
эпизоду с цветами, который, наверно, никогда не исчезнет из моей памяти. Отец
все-таки рассказывал подряд.
Порывы дождя заглушали слова, и тогда до меня доносился только голос, но
я по голосу чувствовал, как лицо отца улыбается, делается восторженным. И вдруг
подумал, что ничего не знаю о его жизни до моего рождения. Я всегда старался рас-