Упрощенная HTML-версия
СОВКА
ê
497
ни. Домой он идет пешком — надо прикоснуться к земле, которая его взрастила, о
ней он никогда не забывал и не мог простить себе, что столько лет не был…Постоял
около леса — в нем, пастушком, он рвал цветы для Совки… Сюда, к березам и со-
снам, тринадцать лет назад в ужасе бежал от необычно яркого заката молоденький
лейтенант… Что с ним теперь?..
Кто расскажет о том, как забилось сердце Федора Редчанкова, когда он уви-
дел на взгорке, среди полей и леса, родную деревню и речку, поблескивающую под
лучами июльского солнца, в которой, как и тогда, перед войной и в начале войны,
поднимая столбы брызг, купались ребятишки! Своими звонкими голосами и нераз-
берихой, ударами маленьких тел об воду они как бы говорили: ничего не случилось
на земле, она все так же прекрасна! А ведь у многих из них теперь не было отцов,
старших братьев… Эти минуты безмятежной радости были у них конечно же ко-
роткими и нечастыми. Вот сейчас или немного погодя станут их звать домой. Они
вылезут из воды и нехотя — кто бегом, а кто шагом — в великом огорчении, что
таким коротким было купание, покинут берег. Отдых для них — поход за черемшой
или за ягодами. В лесу, когда нет старших, можно немного поиграть в войну, пого-
няться за бурундуком, за тетеркой, делающей вид, что не может лететь, а на самом
деле старающейся отвести опасность от своего гнезда…
Появиться в родной деревне майору Редчанкову было не так-то просто: он все
больше чувствовал себя виноватым. Письма и деньги, аккуратно высылаемые ста-
рикам последние четыре года, уже не имели того значения, которое должны были
иметь, — поздно, слишком поздно он спохватился!
Почему он так долго не сообщал о себе?
Сердился на отца?
Жестокость на жестокость?
Или были какие-то другие причины?..
Федор Редчанков уже давно обвинял не отца, который его когда-то так унизил,
а себя… Он ехал домой не рассказывать, как в войну успел отличиться, как быстро
продвигался по службе, — он ехал, а теперь вот шел домой и только об одном ду-
мал: как замолить свой грех перед матерью, отцом, братьями…
Перед Совкой он тоже считал себя виноватым — лишь о себе тогда подумал!
Совка овдовела в то же лето и чего только не передумала. Иногда — и это она
не могла объяснить — ей вдруг начинало казаться, что Витя погиб оттого, что она
его не так любила…Может, счастливы были бы все, не отвернись она от Феди?
Аграфена себя считала виноватой: ведь не хотел Игнат идти на Совкину свадь-
бу — даже больным прикинулся! — а она его уговорила…
Но— странное дело! —появился Федор Редчанков на Бадонках, прошел день-
другой, и как будто все простилось всем: никто ни в чем не виноват — ни Игнат,
ни Совка, ни Федя, ни тем более Аграфена… События распорядились по-другому,
и снова встретились те, кому давно надо было встретиться, — Совка и Федя! К
этому времени он был один — семейная жизнь у него не получилась. Жил он с той
женщиной, жил, и мирно они разошлись — не могла она ему простить, когда он,
обращаясь к ней, даже при людях называл ее именем, а вернее, прозвищем девочки,
которой приносил из лесу букетики цветов… Совка залезла ему в душу и смотрела
оттуда своими большими зеленоватыми глазами, и больше ни одной женщине не
было там места…
Игнат сильно постарел, усох, — давно распечатал восьмой десяток! Сдаваться
он не собирался: чтобы не выглядеть дряхлым (Аграфена все-таки была на десять
лет моложе), он, к удивлению не только своей родни, но и всей деревни, отказался
от дедоморозовой бороды и брился два раза в неделю. Каждый год минимум тру-
додней вырабатывал. Записываться в сторожа, говорил он, ему еще рано. При таком