Упрощенная HTML-версия
ЩЕПКА
ê
115
В стенных часах после каждого удара маятника хрипела пружина, точно кто
шел по деревянному тротуару, четко стучал каблуками здоровой ноги, а другую,
больную, шаркая, подволакивал. МаленькийЮрка сопел на своей высокой постель-
ке. Валентина молчала. Стекла в окнах стали серыми с желтым налетом. Комод,
кровати, чемоданы и корзины оплыли темным опухолями. По углам нависли мягкие
драпри теней, комната утратила определенность своих линий, расплывчато округ-
лилась. Андреи видел только огненную точку своей папиросы.
Другая такая же тыкалась ему в сердце, и сердце обожженное болело.
— Молчишь? Ну так я скажу. Тебе стыдно, что разная обывательская своло-
чинка считает твоего мужа палачом. Да?
Валентина вздрогнула. Голову подняла. Увидела острый красивый глаз папи-
росы. Отвернулась.
Андрей, не потушив, бросил окурок. Глаз закололо маленькой огненной бу-
лавкой с полу. Закололо больно, как и у Андрея сердце. Валентина закрыла лицо
ладонями.
— Не обыватели только... Коммунисты некоторые...
И с отчаянием, с усилием, еле слышно последний довод:
— И мне надоело сидеть с Юркой на одном пайке. Другие умеют, а ты пред-
губчека и не можешь...
Андрей сапогом тяжело придавил папиросу. Возмутился. Захотелось нагово-
рить грубостей, захотелось унизить, оплевать ее, оплевавшую и унизившую своей
близостью. Срубову стало до боли стыдно, что он женат на какой-то ограниченной
мещанке, духовно совершенно чуждой ему. Щелкнул выключателем. Чемоданы,
вороха вещей, случайно сваленных в одну комнату. И сами так же. Потому чужие.
Сдержался, промолчал. Стал припоминать первую встречу с Валентиной. Что пов-
лекло его к этой слабенькой некрасивой мещанке? Да, да, она унизила его, оскор-
била своей близостью потому, что она выдала себя совсем не за ту, какой была в
действительности. Она искусно улавливала его мысли, желания, искусно повторяла
их, выдавая за свои. Но разве потому только сходятся с женщиной, что ее убежде-
ния, ее мысли тождественны убеждениям и мыслям того, кто с ней сходится? Пятый
год вместе. Какая-то нелепость. Ведь было вот что-то еще, что повлекло к ней? И
это что-то есть еще и сейчас, когда она уже решила окончательно уйти от него. Что
было это что-то, Срубов не мог объяснить себе.
— Так ты, значит, уезжаешь навсегда?
— Навсегда, Андрей,
И в голосе даже, в выражении лица — твердость. Никогда ранее не замечал.
— Ну что ж, вольному воля. Мир велик. Ты встретила человека, и я встречу...
А самому больно. Отчего больно? Оттого, что уцелело это что-то по отноше-
нию к Валентине? Сын. Он общий. Обоим родной. И еще обида. Палач. Не сло-
во — бич. Нестерпимо, жгуче больно от него. Душа нахлестана им в рубцы. Рево-
люция обязывает. Да. Революционер должен гордиться, что он выполнил свой долг
до конца. Да. Но слово, слово. Вот забиться бы куда-нибудь под кровать, в гардероб.
Пусть никто не видит. И самому чтоб — никого.
- V -
Срубов видел Ее каждый день в лохмотьях двух цветов — красных и серых. И
Срубов думал.
Для воспитанных на лживом пафосе буржуазных резолюций — Она красная
и в красном. Нет. Одним красным Ее не охарактеризуешь. Огонь восстаний, кровь