Упрощенная HTML-версия
РАНЫ
ê
139
З
За Тулой фронт уже чуялся. Не было слышно ни орудийного гула, ни отде-
льных выстрелов, а было непрерывное фырканье машин, упрямо лезших на подъ-
емчик, да чавканье ботинок, да тихий осторожный говор людей, едущих туда и бре-
дущих по скользким обочинам дороги. Чуялось, что если не за двумя-тремя вот
такими угорчиками, то за пятью была передовая. Иные машины спускались с подъ-
емчика навстречу, грохоча и поскрипывая пустыми кузовами, в них сидели то один,
то два солдата, с забинтованными головами или руками; легкораненые шли пеше, и
по белым, еще чистым повязкам понималось, что бои шли где-то рядом. Казалось,
что раненые были довольны собой и даже веселы. Один подмигнул Гневышеву и,
махнув белой рукой, крикнул:
— Езжай не оглядывайся, там тебя поджидают.
Гневышев помахал и ему и все следил за машинами и людьми, возвращающи-
мися с передовой, и, потрогав Трунова за локоть, сказал:
— Так бы вот ранило, и хорошо.
— Хорошо бы, да, — сказал и Трунов.
—Нет, скажи, лейтенант, —насупив брови и блуждая глазами, спросил Гневы-
шев. —Как это понять: жили люди, землю пахали, кормились, рожали детишек —и
бах, давай резать друг друга. А? Это зачем кормились, зачем рожали?
— А если это враг? — спросил Трунов. — Если он придет да семью твою
прирежет?
Трунов понимал, что разговор такой не ко времени и не к месту. И разговор
этот с Гневышевым должен тоже погаснуть. Но солдат поправил за спиной карабин
и продолжал:
— Но я же ведь не о том. Я о том — что же такое война? Отчего сила такая за
этим словом? Может, эта волынка вся по глупости чьей-нибудь. По ничтожеству.
Мы тут воюем, а миру-то в большую и в малую сторону конца нет. Мы над мура-
вьями смеемся — дерутся, грызутся, зачем им грызться? А кто-то из того большого
миру над нами потешается: глядите, ползут в каких-то железных скорлупках, дымок
пускают, соринки щекотливые в воздух пыряют, руку подставил этот великан, а в
нее соринки тычутся, то есть страшные снаряды. И ему это муравьиная драка, не
боле: вишь, копошатся, вишь, грызутся дураки, только мы, великаны, делаем умное
дело. Так они думают о себе и забывают, что над ними есть еще больший мир.
— Ну, повез, — сказал лейтенант и отмахнулся, но и себя прихватил на том,
что и он думал так, думал о большом и малом мире. В пламени-то вселенной, в
огнях бесконечных сколь червячно и ничтожно это дело — война. Почему люди
вместо войны не найдут то главное, что сделало бы прекраснее трагически малое
время жизни, равное мгновению. В каком-то храме бы пребывать, какие-то свечи
зажигать, да вот она, свечка-то Гневышева. И при свете их твердить — люблю, люб-
лю, люблю. И любить бы трепетно, высоко, божественно, пить бы этот нектар мгно-
вения, парить бы в радостях.
4
А над Труновым, как и над всеми солдатами и офицерами полка, висело одно
слово — прорыв, переданное старшим начальством батарейным и взводным коман-
дирам, а от них уже перешедшее к солдатам. Он, далеко еще не военный человек,
рисовал, как эта махина из машин и орудий, полков и дивизионов, служб разведки
и связи, называемая механизированным корпусом, затягивается головой своей в уз-