Упрощенная HTML-версия
СИНЕЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПАРОХОД
ê
289
—Сроду не видела таких бурь, —ворчала бабушка, накладывая в миску пшен-
ную кашу. — Что в огороде деется!.. Табак весь повалило…
— Ну и хорошо, — ответил я, садясь по-японски за столик. — Иначе я сам его
вытоптал бы.
— Чем табак провинился? — спросила бабушка, ставя передо мной кашу и
молоко.
— Семен вчера назвал отца барыгой, — сказал я и замер над лункой в каше,
залитой янтарным маслом. Мне, как в кино, представилось все вчерашнее…
— Не спал отец твой всю ночь, — ответила бабушка, — курил, а чуть свет
ушел в порт…
Я молчал. Мои глаза видели Семена, который за кормой накренился к японцу.
И бабушка спросила уж в который раз после вчерашнего вечера:
— Семен-то на одной левой руке и повис в последний момент?
—На одной левой, — ответил я хрипло, потому что опять подумал, что Семен
мог выплыть.
— Пальцев ему не хватило, чтоб удержаться, — сказала бабушка и перекрес-
тилась, старательно вдавливая щепоть в плечи.
—Может, он выплыл? — сказал я, отбросил ложку и встал.
Я подошел к двери на веранду и привалился к косяку. По синему бархату моря
шли тени облаков.
—И кто вас неволил гнаться за ними? — сказала бабушка, качая головой. Руки
она скрестила на груди.
— А кто их неволил удирать? — сказал я и тоже переплел руки впереди.
— Невиновные они, — ответила бабушка. Розовые пятна выступили на ее тя-
желоватых скулах. — Дина исповедалась мне… Видела она, когда соскочила с пос-
тели, ту макитру, с углями что, на боку… С той стороны и пламя занялось. У них
там хламу всякого набросано много было… Может быть, можно было залить еще,
говорит, да испугалась она. И опомнилась не скоро…
Я спрятал руки за спину. Мой взгляд не стерпел бабушкиного — сорвался
вниз. И так стоял я долго, рассматривая соломинки, веером торчащие из надорван-
ного края татами.
Я думал, что надо обязательно починить татами. Никто не замечает этой пус-
тяковой царапины, а солома расходится и расходится. И когда хватятся, будет поз-
дно, придется выкинуть татами. А новых никто не сделает, кроме японцев. Но они
уплывут от нас… Надо починить татами, пока не поздно.
— На все божья воля, унучек, — сказала бабушка, и сетка морщин у ее глаз
всколыхнулась.
— Знаешь, бабушка, — я прижал большим пальцем ноги надорванный край
татами, — наша воля на все… Семену, думаешь, легко было повернуть штурвал
против воли отца?
— С божьей помощью, — бабушка вскинула глаза к потолку.
— С моей помощью! — закричал вдруг я, вцепился в рог невидимого штурва-
ла и начал давить вниз, как вчера. У меня даже пот выступил на лбу.
Бабушка оцепенела. А я отпустил «штурвал» и сказал тихо:
— Что, если я помирюсь с Ивао?
Бабушка шагнула ко мне, обхватила мою голову морщинистыми руками и при-
жала к себе. На ухо упала горячая капля.
— Ах ты гриб мой тугоногий…— проговорила бабушка сквозь слезы. — Ви-
дел бы дед, какой унук у него…
Я освободился от бабушкиных рук и скосил глаза на деда.
— Думаешь, он одобрил бы? — спросил я.