Упрощенная HTML-версия
Леонид БОРОДИН
ê
358
Надо было видеть, как каменели наши жены при первой встрече с Лютиком.
Не менее получаса требовалось им, чтобы особым женским чутьем просечь специ-
фику культа...
Моя жена, помню, долго молчала после того, как мы покинули библиотеку,
потом сказала: «Знаешь, она не настоящая... Таких не бывает. Может, она иноплане-
тянка? Но тогда чем это ваша деревня заслужила?»
В последующие приезды уже не мы, а наши жены спешили навестить библиоте-
ку и нас туда сводить, как в баню или как в церковь. Отчего-то уверены бывали они,
наши жены, что Лютик благотворно влияет на нас, ненадежных, с годами все более
страдающих «косоглазием» — это по поводу чужих жен и очень свободных женщин.
И когда я однажды дал «левака» — в тот год и еще год после в деревню не ездил...
Я поменял квартиру «на улучшение» и долго осаждал всякие инстанции по
вопросу установки телефона. Вызов на переговоры на почтамт не на шутку встре-
вожил. Отец тем летом пережил инфаркт... На почтамт прискакал за час до срока,
истоптался у подъезда, изъерзался на стуле ожидания. В переговорную кабину ри-
нулся по приглашению, чуть не сломав дверцу.
Мать спрашивала, как я живу, какая у меня теперь квартира... Я почти про-
кричал: «Мама, ты чего звонишь-то?» Она вдруг замолчала, не меньше трех раз я
«проалёкал», пока она, кашлянув, откликнулась: «Знаешь, Лютик умерла... Сегодня
похороны... Ты, наверное, не сможешь, да?..» Теперь я молчал, а она «алёкала»...
Информация не постигалась. «Вот так, сынок, — говорила мать еле слышно, —
осиротели мы... Хорошо умерла. Не проснулась, и все...»
В деревню я мог попасть не раньше утра следующего дня. Я заподозрил, что
мать специально позвонила поздно, отчего-то не хотела она, чтоб я присутствовал
на похоронах. Будто берегла... Все-то она знала про меня, мамулька моя. Я не хотел
видеть Лютика мертвой и понимал, что не увижу, даже если сию минуту помчусь на
вокзал. Решил, что не поеду, но, проторчав в квартире не более получаса, вдруг за-
метался, засуетился, похватал кое-какие дорожные вещи, позвонил жене на работу
и через пару часов уже сидел в вагоне поезда, лишь на минуту притыкающегося на
станции, что в пятнадцати километрах от нашей деревни...
Свежую ее могилу увидел сразу. Вся она была завалена уже повядшими цве-
тами наших полей. Ни одного искусственного венка. Над могилой развесистая бе-
реза... Я смотрел на пестрый холмик и говорил себе: «Там ее нет. Там ее не может
быть. Я не видел, как ее закапывали, и имею право верить, что она, Лютик жизни
моей, ушла, просто ушла от нас всех, потому что устала служить нам. Она имела
право уйти и ушла...» Я смотрел на могилу и слышал голос: «Меня зовут Лютик.
Если меня так зовут, значит, есть такое имя».
Услышав шорохи за спиной, оглянулся. Плечистый косматый мужик в джин-
совом костюме с маленьким букетиком лютиков подходил к могиле. На меня не
глянув, сказал глухим басом: «Ты тоже опоздал?» И положил лютики отчего-то не
на могилу, а рядом с ней, будто не хотел смешивать простенькие желтые цветочки с
прочими цветами, неизвестно кем принесенными.
— Вы кто? — спросил я.
Он поднял голову, глянул на меня недружелюбно, и я узнал его. Это был Вовка,
сын глухонемого кузнеца. Он не ответил, словно догадался о моем узнавании.
— Я ее всю жизнь любил. По-настоящему. Не так, как вы, дебилы. Это вы все
загнали ее в могилу. Она давно уже умерла от вашей тупости. Валил бы ты отсюда.
Я послушно попятился от него и от могилы, хотя не был согласен с ним при-
нципиально. Я бы мог сказать ему, что красота спасет мир, и многое что еще мог бы
сказать в возражение, говорить я, слава Богу, научился, ибо жил в эпоху поголовно-
го трепа...