Упрощенная HTML-версия
Валерий ХАЙРЮЗОВ
ê
408
В той, ныне уже недоступной для меня жизни, приходилось наравне со взрос-
лыми ходить в тайгу, собирать ягоды и орехи, гнать деготь, бить на золотодобыче
шурфы, заготавливать дрова, валить лес, пасти скот. Тайга не огород, она не только
кормила, но и проверяла характер. Помню, как нагретая костром земля всю ночь от-
давала тепло, от нее шел хвойный пихтовый запах настеленного лапника. Утром на
дорогу мы обычно пили чай с травой, которую буряты называли сагаан-даля, после
чего ноги сами несли по тайге. Эту траву заготавливала моя мама. Она наравне с
отцом копала шурфы, мыла породу, носила кули с шишками, горбовики с ягодой,
так в наших краях называют металлические и фанерные короба, сушила на зиму
грибы, каменный зверобой, листья брусничника, цвет боярышника. Уже с малых
лет я знал, что жимолость полезна при болезнях сердца, черника нужна людям со
слабым зрением, брусника просто необходима при болезнях почек.
От отца я узнал, что если у бурундука забрать все приготовленные на зиму
орехи, то бурундук, понимая, что ему без припасов не выжить холодную зиму, на-
ходил на дереве развилку и, просунув в нее голову, как в петлю, кончал свою жизнь.
Я верил ему и не верил, потому что не встречал повесившихся бурундуков. Но по
логике жизни людей такое вполне могло произойти и у зверьков.
Бывало по первому снегу мы выходили к тракту, чтобы на попутной машине,
укрывшись фуфайками, добраться до дома. Но озноб и ломоту в теле снимали горя-
чий чай и быстрый сон, а наступившее утро давало новые впечатления.
Я хорошо помнил то время, когда отец, с такими же, как и он мужиками, уез-
жал в Монголию, они нанимались перегонять стада овец и яков до станции Култук.
Старшим в артели скотогонов был Бадма Корсаков, он хорошо знал не только рус-
ский, но и монгольский язык. Когда я подрос, в те перегоны вдоль Иркута по Тун-
кинской долине отец начал брать и меня. Почти двести километров на лошадях мы
медленно двигались по степи и тайге, ночевали у костра, ночью из ружей палили в
воздух, отгоняя от скота волков и медведей. Я настолько сроднился с той походной
жизнью, что зимой после школы бежал в артельную хомутарку, которая была при
конюшне. Мне нравился терпкий запах войлочных попон, я любил заглядывать в
большие и умные глаза коней, ловить в них свое отражение и считал, что умнее и
красивее лошади нет на земле животного. Частенько мы забегали в конюшню, что-
бы нагрести в кормушке горсть овса, бросали его на раскаленную плиту, и в той же
хомутарке, вместо семечек, грызли пахучие зерна.
Однажды, когда уже не было отца, мы с моими сестрами зашли в тайгу, где я
знал хорошее ягодное место. Но, сделав нелегкий бросок в двадцать километров,
в тот же день были вынуждены вернуться обратно. Весной на ягодный цвет упал
заморозок и сделал бесполезным наш дальний путь. Усталые и смурные мы явились
к Бадме Корсакову. Выслушав нас, он поинтересовался, отдали ли мы дань хозяину
тайги Баян-хангаю, и, получив отрицательный ответ, прищурив узкие глаза, начал
сочувственно цокать языком. Тем же вечером он обмакнул безымянный, как говори-
ли, самый чистый у человека палец в стакан с водкой и брызнул им на три стороны,
отдав дань хозяину здешних мест.
На другое утро Бадма позвал приехавшую на летние каникулы шестнадцатилет-
нюю дочь, красавицу Жалму и сказал, чтобы она сводила нас к Иркуту, где лет десять
назад был пожар, и там, по словам старого бурята, обязательно должна быть ягода, пос-
кольку туманы от реки и близкая вода оберегли брусничник от весенних заморозков.
Жалма, по-бурятски царица, была старше меня на два года. Она слыла самой от-
чаянной девушкой во всей долине. Ее побаивался даже Тарбаган — сын директора руд-
ника Болсан Торбеев, который верховодил над всеми окрестными мальчишками. Свое
прозвище он получил после одного случая, когда еще мальчишкой заблудился в тайге.