Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
512
Не прошло девяти дней после смерти мужа, а уж получила Петровна другую
похоронку на Ваню, на этот раз с письмом от его фронтовых товарищей. Надежды
на ошибку в этот раз не осталось — к письму была приложена фотография в уте-
шение, на ней видно: пожилые командиры возле Ваниного тела стоят и скорбят о
погибшем.
— Глазыньки твои ясные закрылися, — причитала над фотокарточкой тетка
Манефа, старухи сидели вокруг, как на похоронах, — руки белые, крылья лебеди-
ные опустилися, резвым ноженькам не измять траву...
Петровна будто окаменела с тех пор, ни один мускул не дрогнет на ее лице. Хо-
дит она опираясь на палку и трудно переставляя ноги, переступив порог, подаяния
не просит, словно бы задумалась о чем–то глубоко и ненароком зашла.
Беда приключилась по осени, когда дед Задорожный был на лесозаготовках.
Тогда соседи помогли Петровне убрать урожай с огорода, да Петровна плохо ук-
рыла погреб, поморозила картошку. Обнаружилось это зимой, когда картошка из
подполья была съедена, и в него перетащили ту, что хранилась во дворе. Оттаяла в
тепле картошка и загнила.
Петровна постепенно, день за днем обходит деревню, сегодня два двора и за-
втра два. Кто сырых картофелин даст, кто вареных, кто соли щепотку, кто пару спи-
чек. Потом хозяйка дома обязательно скажет:
— Возьми там.
И тогда Петровна, выйдя во двор, бережно, как хлеб, заворачивает в припасен-
ную мешковину каравай кизяка. Без тепла в доме, как без пищи, не проживешь.
Женщины говорили меж собой, что хорошую пенсию старухе Задорожной
должны дать — за офицеров, мол, больше платят, чем за солдат. Жизнь человечес-
кая имела установленную цену в рублях, строго в соответствии с тем мундиром,
какой был на воине, когда он исполнил свой последний долг.
Петровна в своем забытьи не думала о деньгах хлопотать, Манефа взяла эту
заботу на себя. Но пока бумаги через сельсовет в военкомат ходят — и куда там
еще? — Петровна ходит по дворам. Да что деньги? Когда хлеба нет, его и за тысячи
не купишь. И печку рублями не истопишь. И видно: Петровну хоть золотом осыпь,
хоть яствами ей дома стол уставь, она все равно будет ходить за подаянием — такая
теперь у нее стезя. Когда очередь до Узловых дошла, мать забеспокоилась: вдруг
Петровна не придет? Испокон веков в деревне помогали сирым и убогим, обидеть
же их считалось за грех. Хотя, казалось бы, зачем нужны миру эти жалкие ущерб-
ные люди, от которых никакой пользы нет, одна тоска? Какой смысл отрывать кусок
у своих близких ради тех, чей скорый конец предопределен? Не равносильно ли это
тому, как если бы люди, страдая от жажды, взялись поливать дерево, ветви которого
обломаны, а корни засохли?
Но подавали, значит, смысл был. Быть может, самый главный, соединяющий
через сострадание и милосердие душу человеческую с бренным его телом и, после
этого, людей между собой. Только такое, на грани самоотречения, бытие дарует лю-
дям подлинную свободу и силы противостоять самым тяжелым испытаниям.
Мать, как и другие женщины в деревне, посчитала бы, что на семью ее пало за-
клятие, что они в чем–то нарушили главный закон жизни, если бы Петровна обошла
их дом.
«Краник!» Сережку аж подбросило от догадки. Отец ли придумал и впаял под
баком второй, потайной, краник, или на заводе он был поставлен, Сережка не знал, но
вспомнил, что спрашивал отца когда-то, зачем перекрывать горючку в двух местах. И
ведь снимал бак для промывки, видел и повертывал рычажок, как же забыл-то?!