Упрощенная HTML-версия
ê
Виктор АСТАФЬЕВ
взовьются, да боем на гостя, затрепыхаются, заперевертываются, что скомканные
бумажки, и раз! — опять на коряжину либо на камень синичкой опадут, хвостиком
покачивают, комара караулят, повезет, так и муху цапнут.
С гор наползали, цепляясь за колья огорода, лезли на жердь нити повилики,
дедушкиных кудрей и хмеля. Возле бочажины незабудки случались, розовые камен-
ные лютики и, конечно, осока-резун. Как без нее обойдешься?! Средь лета огород-
ную кулижку окропляло солнечно-сверкающим курослепом, сурепкой, голоухими
ромашками, сиреневым букашником, а под них, под откровенно сияющие цветы и
пахучие травки лез, прятался вшивый лук, золотушная трава, несъедобная колючка.
Кулижку не косили, привязывали на ней коня, и он лениво пощипывал на верхо-
сытку зеленую мелочь, но чаще стоял просто так, задумчиво глазея в заречные дали,
или спал стоя.
Ни кулижку, ни огородные межи плугом не теснили — хватало пространства
всем, хотя и прижали горы бечевкой вытянувшуюся деревушку к самой реке.
Левого прясла у огорода не было — семья мальчика придерживалась правила:
«Не живи с сусеками, а живи с соседями», — и от дома и усадьбы, рядом стоящих,
городьбой себя не отделяла. Впрочем, межа тут была так широка, так заросла она
лопухами, коноплей, свербигой и всякой прочей дурниной, что никакого загражде-
ния и не требовалось. В глухомани межи, вспененной середь лета малиново кипя-
щим кипреем и мясистыми бодяками, доступно пролезать собакам, курам, мышам
да змейкам. Случалось, мальчик искал в меже закатившийся мячик или блудную
цыпушку — так после хоть облизывай его — весь в кипрейном меду. Густо гудели
шершни в межах, вислозадые осы и невзрачные дикие пчелы; титьками висели там
гнезда, словно бы из обгорелых пленок слепленные. В них копошилось что-то, из-
давая шорохи и зудящий звон. Непобедимое мальчишеское любопытство заставило
как-то ткнуть удилищем в это загадочное дыроватое сооружение. Что из того полу-
чилось — лучше и не вспоминать...
Баня шатнулась в лог, выпадывая из жердей, точно старая лошаденка из ху-
дой упряжки, и только заросли плотного бурьяна, подпершие баню со всех сторон,
казалось, не давали ей укатиться под уклон. Зато воду на мытье и поливку таскать
было близко, зато лес рядом, земляника, клубника, костяника, боярка зрели сразу за
городьбой.
На хорошем, пусть и диковатом приволье располагалось родное подворье маль-
чика, и небогато, по уверенно жилось в нем большой, разнокалиберной семье. Народ
в семье был песенный, озороватый, размашистый, на дело и потеху гораздый.
Из бани, чтобы попасть во двор, надо пересечь весь огород по широкой бо-
розде, которую чем дальше в лето, тем плотнее замыкало разросшейся овощью. С
листьев брюквы, со щекочущих кистей морковки, с твердо тыкающихся бобов —
отовсюду сыпалась роса, колола и щекотала отмытую кожу, а мелколистая жалища-
летунья зудливо стрекалась.
Но какая это боль и горе после того, что перенес мальчик в бане?!
Из ноздрей, из горла выдыхивалась угарная ядовитость, звон в ушах утихал,
не резал их пронзительной пилой, просветляясь, отчетливей видели глаза, и весь
мир являлся ему новосотворенным. Мальчику все еще казалось, что за изгородью,
скрепленной кольями, нет никакого населения, никакой земли — все сущее вмести-
лось в темный квадрат огорода. Леса, горы по-за логом и задним пряслом, примы-
кающим к увалу, там все равно, что в телефоне, висящем в сплавной конторе, — все
скрыто: говорит телефон, а никого нету! Вот и постигни!