Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
104
— Клином?
— Деда так делал.
— Ну, брат, ученого учить — только портить.
Отцов пень действительно был велик. Минька добрую сугробину с него сва-
лил и увидел щепки почерневшие, залез на него и расставил широко ноги. С этой
вот стороны отец, наверное, стоял, так же вот, как и Минька сейчас, ноги расстав-
лял, и топор, может, тот же у него был, с которым Минька теперь ездил, и звон тот
же, и гимнастерку, и улыбку, которую видел на фотографии отца, Минька пририсо-
вал — и ожил отец в воображении. Минька зарадовался, запрыгал на пне.
— Вот это тятя так тятя! Мо-ло-дец!
— Иван-то бы Ефимович да не был молодец! — поддержал его Спиридон.
— Будто живой, будто тут он!
— Это, брат, хорошо. Этого и надо было.
На время исчезла с Минькиного сердца надсада, которая держала в тисках его
эти дни. Он будто бы стал таким же, как и все мальчишки. Когда же Минька дал
сена коню и лег спать, к нему прилетели и теснили горло короткие миги счастья.
Минька открывал рот и ширил глаза, поднимал голову, словно хотел лучше увидеть
и услышать их. Вот перед глазами явился Спиридон, подмигнул ему и вроде лег ря-
дом, сказав, что и Миньке спать надо. Минька руку на него закинул, и тяжелая рука
Спиридона легла на нее и погладила. И Минька уснул, мягко распустив губы.
Тетка Настя пришла под вечер девятого дня. Поставила на стол поллитру и
вынула из столешницы стаканы. Лицо тетки было красным от мороза, обветренным
солнцем. В какую пору ни погляди на тетку, она всегда сердится. Губы у нее синие,
словно тетка только что ела чернику. Чем больше выпьет тетка, тем сердитее стано-
вится. Ловчее ее ругаться в деревне нет никого. Драться тетка Настя тоже ловкая, и
хорошо усвоила драку по-мужски, с матерщиной, с палками. Мясистые темные ку-
лаки она выставляет как бы напоказ. Кость ли она за столом обгладывает, подпирает
ли тяжелый подбородок — прежде увидишь ее руки, похожие на чугунные ступни.
— И зачем ты эту холеру притащила? — заворчала бабка Ольга.
— А как же? — подняла тетка маленькие зажиревшие глазки. — Тяте девять
ден. Не помянешь — сниться будет. Вас не заставлю, сама выпью.
— Приходила бы со Спиридоном.
— А когда он со мной ходил? У него своя компания. Приезжие да начальство.
Вместе-то еще и подеремся, а ему стыдно с синяками ходить. Власть.
Ребятишки и бабка боятся тетки. На дедовых похоронах тетка, красная от вина
и гнева, орала во все горло о деньгах, скопленных стариками и где-то припрятан-
ных. Денег не было, теткина жадность их придумала, с чем же пришла она сегодня?
Тетка стакан выпила, поела подсушенну картошку и начала:
—Я о бане поговорить хочу. Зачем вам эта баня? Помыться, так и к нам приде-
те. И дров и воды не спрошу с вас. Гнить только попусту она будет. Я бы из черной
белую сделала. Светло, жарко, чисто — мойся на здоровье.
— На баню не зарься, Настя, — сказала бабка и отвернулась к окну.
— Тебе-то и помолчать бы, — возвысила голос тетка, — ты тут короткая жи-
тельница. Скоро ко мне попросишься. Шла бы уж сразу, а их в детдом. Отправляют,
так хватались бы. Еще ломаются. Х-хозяева!
— Помолчи-ка и ты, — тихо, но твердо перебила ее бабка. — От их никуда не
пойду. Умру с емя. Это оставить сирот и уйти! Как же сердце-то на это повернется.
Я их с пеленок поднимаю. Они мои единокровные.
—Жалей, жалей. Они первые тебя из дому вытурят.