Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
110
зывает, где и как надо сделать, чтобы баня завтра же затопилась. Видит он тетку
смирной, пристыженной до крайности, озлобленной от напрасных потрат. «А ну,
тетка, еще захочешь чего взять?» — спрашивает Минька, и тетка молчит. Вот какая
сила в Миньке, вот как он все может поворотить.
Подтощавший Гнедко из оглобель просится, с утра до потемок в запряжке, в
хомуте новом, необношенном. А Минька и не видит, как конь бьет копытами, как
ржет нетерпеливо. Спохватился — что же это он, как он о коне забыл. Вспомнил
Минька, как дед, напиваясь, входил в избу и кричал ломливо: «Кто в доме хозяин?»
И бабка подбегала к нему, разудалому, доху снимала и говорила щебетливо: «Ты в
доме хозяин, ты, Ефим Васильевич». Оттого в деревне деда и звали: «Кто в доме
хозяин». Вот Минька, какой же он хозяин — о коне забыл, о самом главном.
— Сейчас, сейчас, Гнедко. Вот последний навильник. — Распрягши, увидел,
хоть и было темно, что хомут припотел, но плеч коня не сбил. Клоком сена стер сты-
лый куржак с коня, с носа сосульки безбольно снял и корму задал, потом уж пошел
в избу и застал там дядю Спиридона.
— Как хомут? Впору пришелся? — спросил он.
—Хомут добрый, — сказал Минька и вроде не вовсе понял вопроса: о Гнедко-
вом хомуте спрошено, о другом ли каком?
— Как раз, значит. Это хорошо. А я насчет бани. — Только что на возу думал
Минька о Спиридоне и о бане, а он уж тут как тут.
— Такое дело, Иваныч, с баней этой. Насте она отходит, такая воля деда твое-
го. Ну надо же, надо же ей было лезти. Ах ты, боже мой, какая жадность. Ну хоть на
паях как-нибудь согласилась бы.
— А как там в книге написано? — спросил Минька.
— Да баня Насте, дом тебе.
— Одному?
— На тебя записан. Видно, дед так рассудил: Лидка замуж выйдет, бабка ум-
рет. Тебе везти воз хозяйский.
Минька поглядел в окно на остатки исчезнувшей бани и махнул рукой. Дед
правду свою, Миньке непонятную, завещал живым. Спасибо ему и за то, что уверо-
вал в Миньку и дом отписал.
— Дом твой, Миня, — продолжал Спиридон. — Как исполнятся года, бери и
хоть продавай, хоть хозяйничай. А только я ведь опять к тебе по тому же делу. Зво-
нят из района. Сама завроно заинтересовалась. Как так, говорит, единолично. Я ей:
разруха же, абы как прокормиться эти лета. Война же, говорю, такая позади. Ника-
кого, говорит, такого хозяйничания. Словом, она завтра сама явится. А мы с тобой
должны заранее договориться, за тем и пришел к тебе.
— Это в детдом, чо ли, опеть? — спросил Минька.
— Туда. Речь идет об одном тебе — Лидку я упросил в колхоз принять. Она
хоть маленько на работника похожа. Бабка может и не подавать заявления. Она ме-
ханически выбывшая по старости. Ведь ты была, бабка, в колхозе-то?
— Отколхозила свое.
— Ну вот, тебе и не надо. Ты живи с Лидкой или Настей. Ну какое твое пос-
леднее слово, Иваныч?
— Не поеду, — сказал Минька и подпер подбородок рукой.
— Ясно дело. Я буду твою линию гнуть. Этот детдом мне когда-то шею натер.
Как вспомню, по сердцу боль пойдет.
— А что же те-то, районные, меня и не спросят? — допытывался Минька.
— Они спросить-то спросят, а гнуть будут свое, взрослое дело, политическое,
а нам с тобой политика одна: как в тебе человека сберечь. Этот годик, эти два годика