Упрощенная HTML-версия
ГАРУСНЫЙ ПЛАТОК
ê
117
— «Нет, — говорю, — это будет нехорошо. Так и дружбе нашей конец. Был
капитан, был товарищ, а станешь кормильцем, опекуном. Обходились до того, обой-
дутся и дальше». — «Ладно, — говорит, — ты в этом прав. Я, — говорит, — ошиб-
ся». А получилось ведь как. В сорок пятом, уж после войны — бац перевод мне,
и порядочный. Распорядился: деньги мои на такого-то переведите. В Москве-то я
тогда тосковал в людском море и без человека. Вот бы тогда мне наткнуться на него.
Не мерзнешь?
—Маленько, — сказал Минька.
— А у меня грудь пристыла. Я ведь в грудь был первый-то раз ранен. Давай
споем, Минька, песней погреемся.
Спиридон запел «Землянку». Начал он песню с помыкивания, с повздохива-
ния, туманясь взором, собирал на лбу морщинки. И потом уже вырвались слова,
словно боль какая:
На поленьях смола как слеза
Спиридон замолк на минуту и встряхнул головой, словно отогнал тяжелые
воспоминания, которые теснили его. Минька ждал — и вот из дохи с паром и вздо-
хом, с привизгом и пристоном вылетело:
И по-е-ет
Опять отчаянно-горькое встряхивание головой. Кажется, в эти паузы Спири-
дон подыскивал, на какую высоту голоса поднять новое слово песни, находил, улы-
баясь, и брал слово извивом высокого чистого голоса:
Мне в землянке гармонь
— Ты, дядя Спиридон, поешь не как все, по-своему, — сказал ему Минька
после песни.
— Я, Миня, душу в нее вкладываю. Как она у меня постанывает, так и песня
выпевается.
За «Землянкой» последовал «Синий платочек», за ним «Вставай, страна ог-
ромная». Эту песню пел Спиридон, поталкивая Миньку ногой — шел, стало быть,
он в этот миг по военным дорогам. Спев песни, он закутался в доху и попросил
Миньку:
— Ты, Иваныч, в Кебезени меня растолкай. — Переночевав в Кебезени у това-
рища, они отправились дальше. Спиридон и в санях спал до полдня, и за это время
дорога стала меняться. Отступили кедры, сосны, почувствовав простор, стали при-
садисты и разлаписты. Начались поля с ометами соломы. Минька оглядывался назад,
словно что уронил позади, и в глаза лезли дом, речка, синие дали леса. Он вспомнил
свой огород, где росли два кедра. Бабка нудила деда спилить их, он отшучивался,
и деревья продолжали кидать свои густые тени утром на дом, вечером на огород, а
днем на речку. Минька любил сидеть на берегу реки и наблюдать, как в тень деревь-
ев заходят темноспинные хариусы и немо стоят, наслаждаясь прохладой. За речкой
начинались горы, чем дальше, тем выше, — и горам тем, по словам деда, нет конца и
краю, и нет счета зверью разному. Дед ходил в унтах из кабарожьих ножек, в шапке
из медвежонка, в дохе из косульих шкур, и она, как живая, шевелилась и дышала на
нем. Минька провожал деда до первого увала, и, как ни просился внучек идти с ним
дальше, дед поворачивал его обратно, говоря: «Сам-то с собой слажу ли».