Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
118
И Миньке представлялись муки разные, какие испытывал дед. Раз, только ра-
зик, довелось Миньке быть в горах, о чем он никогда не забудет. В горах, за ущель-
ем, в которое ложилось спать солнце, было озеро, большое и глубокое, «родной брат
Байкала», как говаривал дед. В другой стороне от деревни был город. Минька ждал
деда то из гор, то из города. И, увидев, мчался к нему навстречу.
— Тятя приехал! Тятя приехал! — так порой он называл деда, так его и Лидку
приучили старики, чтобы меньше чувствовали сиротство.
— Гость наш явился, — напускно сердилась бабка.
Дед неторопливо спускался с самодельного седла, высоколукого, с пропотелой
подпругой и с разнофасонными стременами, снимал его с коня и перевертывал, ды-
мящееся, на бревна. С солдатским сидором на горбу заходил в избу. Из него выни-
мал карандаши и тетради, школьные учебники, ножичек перочинный и топорик-ма-
ломерок — это Миньке, и бусы желтые и лаковый ремешок — это Лидке. Бабке он
покупал разные лекарства: хоть и сам знахарил и делал травяные настои, но бабка
не верила в них и требовала городских настоящих лекарств. Себе привозил бутылку
разливухи — водки, выкладывал из мешка коврижку хлеба или каких-нибудь скоро-
печных лепешек — и начиналось пиршество. Бабка пробовала лекарства из каждой
посудины по чайной ложке, и какое из них горше, тем она и лечиться будет в первую
очередь. Дед наполнял стопочку себе и стопочку бабке и подмигивал ей:
— Тяпни, мать.
Бабка обеими руками отмахивалась:
—Без этой холеры никак обойтись не может. Что бы мучки, а то все ее и ее. Ух,
как дивно хлеба-то подзнахарил!
Дед улыбался и, перед тем как выпить свою и бабкину стопки, целовал внучат,
щекоча их серыми усами и бородой.
— Погодите, вот кончится она.
Слово «война» он произносить не хотел — «она», и только. Коврижка хлеба
разрезалась на четыре пайки. На столе ворошок печеной картошки — ее пока ели
вдосталь — да по стакану молока — не каждая семья нынче так питалась. В их
лесной деревне многие жили вовсе без хлеба, и дедово знахарство нет-нет да и по-
может.
Дед любил помочь человеку в недуге. Он собирал травы и завешивал ими чер-
дак. К нему шли, и он делился с каждым, даже обижался, если кто плату предлагал. В
войну жить стало труднее, и дед смекнул: хоть знахарством своим надо кормиться.
— Ты, девка, не веришь мне, — говорил дед, облупливая картошку, девкой
он называл бабку, когда остро чуял неверие ее или недоброжелательство. — Я ведь
помогаю. Вот к Нюрке нынче заехал...
— Она-то чем занедужила, — перебивала его бабка, — вон ведь телка какая?
Дед не сразу отвечал, дул на горячую картошку, так и не закусив ею, отклады-
вал в сторону.
— У ей беда пришла.
— Какая беда-то? — всполахивалась бабка.
— Серега в госпитале помер.
— Ох ты, господи! У ей ведь трое.
— Нет, девка, четверо. Вот я ей — то и другое — пей, успокой себя. Пей акку-
ратно, пей неделю-другую. Я ведь знахарь и утешитель. А кто бы сейчас ее утешил?
Ни кина, ни клуба. А радио-то не шибко утешает. Все про ее да про ее. Я как бы
самовольно командировочный, и вот мои доходы все тут на столе. Ни с кого не тре-
бую, шапку на голову — и пошел. «Чем, чем я с тобой расплачусь?» — «А не надо
ничем». — «Ну, хоть чаю садись попей». — «От этого не откажусь», — говорю,