Упрощенная HTML-версия
ГАРУСНЫЙ ПЛАТОК
ê
121
— Ишь, и пожить там один не хочет. Не отрывай от школы ребенка, не от-
рывай, говорю, — ворчала бабка. Но Миньку уж ничто не могло остановить. Дед
принес из кладовки старенькие ичижки, наложил на пятки лосиные сыромятины,
из сена натеребил овсюга для стелек. До сумерек точили топоры и поклажу немуд-
реную складывали в сумы, а прохладным утром отправились в лес. Ехали сперва
полями. Их сменил обреженный коряжистый лес. Потом они, как в какую пропасть,
съезжали так глубоко, что Миньке казалось — назад не выбраться. Потом ехали по
неровному льду, намороженному зимой от ключей и ручейков, и скоро выехали на
ровную синюю гладь.
— Не провалимся, деда? — спросил Минька.
— Вишь, лужи на льду, — сказал дед, — вот уж их не будет, тогда ездить
нельзя.
— Это не то великое море?
— Ух, куда хватил! То море, а это утиная купальня.
Потянулась низина, вся в лозняке, боярышнике и черемушнике. Низина пома-
лу переходила в гору, и начинался высокий сумрачный, казалось, бредущий в гору
лес.
— Слезу-ка я, паря, — сказал дед, — тут коню обоих не взять.
Снега здесь не было, и дед проваливался в зыбкий мох. Миньке казалось, что
и мягко ступающий дед, и Гнедко, от которого так сладко, так по-домашнему пах-
нет, и сойка, по-сорочьи шныряющая меж кореньев и валежин, и легкий ветерок, и
лесные звуки — все рвется к вершине, к той предполагаемой площадке, с которой
откроется взору весь мир. Какая-то песня так и озаряла Миньку изнутри, и не было
в ней слов, был только зов — подниматься туда, вверх.
— Вот это гора, деда! — радостно воскликнул Минька.
Дед повернулся, поправил лекарскую лосиную сумку и, стащив с головы шап-
ку, открыл потный скатанный серый чуб. В минуту добрую, ласково попрекая за ка-
кой-то давнишний грех, бабка теребила деда за этот чуб, заставляя склоняться до ее
плеча, и дед виновато хихикал, глаза его молодо сверкали, он подмигивал Миньке.
«Вот как нашего брата». Такие веселые глаза Минька увидел у деда тогда, помоло-
девшие глаза, хоть и дышал он тяжело.
— Крутенькая горка, Миня, — улыбнулся дед, обнажая ровные и целые до
одного зубы, шапкой вытирая пот с шеи и лица.
Не дошли они до перевала, а уже потянуло легким дымком, и там, в распадке,
явственно почуялось, что дымок тот — вкусный запах печеной картошки, и все вок-
руг сразу породнело и одомашнилось.
Бабы встретили их радостной насмешкой.
— Вот и мужики явились!
Деда повертывали так и так, оглядывали и смеялись, сумку его веселая баба
себе на бок прицепила и напрашивалась подругам познахарить, полечить их недуги.
Молодая баба привлекла к себе Миньку, поцеловала, приговаривая:
—Мужичок-то какой сладкий. Такой и у меня растет. Как он там? Как он будет
хозяйничать дома? — Третья баба обеспокоилась:
— Куда мы их поместим? Шалаш-то наш тесный. — А молодая баба перебила:
— Мужикам всегда место найдется. Мужик, он ведь сухонький, махонький.
Ляжет меж бабок — и не видно, не слышно его.
— Командиру положена отдельная помещения, — сказал дед, — ему надо ду-
мать в тиши, гумаги писать и строгости блюсти.
С теми словами и снял дед с себя полушубок — он и весной ходил в нем — и,
оставшись в пиджаке, принялся строить шалаш. Минька помогал усердно. Топо-