Упрощенная HTML-версия
Алексей ЗВЕРЕВ
ê
122
ром-маломерком поотрубал сучья пихты, ими и укрыли они свой крохотный шалаш,
не шалаш, а берложку, и узкий лаз оставили. Внутренность шалаша толстым слоем
веток устлали, ветоши вязанку натолкали, а как Минька опробовал жилье, покатав-
шись в нем, дед собрал совет.
— Вы, бабоньки, спите не шибко крепко, — советовал дед. — Пробуждайтесь
раз и другой. И спя шевелитесь, сугревайте себя, а то простынете. Я той войной тем
и спасся от простуд, что спал чутко.
—С тобой, дедонька, мы никак не заболеем. Сумка-то у те вон как полнешень-
ка, — пошутила одна баба, но дед будто и не слышал ее.
— Ишо меняйтесь, как спите, — продолжал он. — Мы с дружками в герман-
скую-то вот так сугревались: часок я в середке, часок товарищ. Одна шинель под
боком, другой ноги накрываем, а третьей одеваемся. Ишо спинами друг к другу
старайтесь спать. Брюхо, оно хлебное, само согреется, а спину греть надо.
Затем дед дознался, кто и что привез из еды, и учреждал порядок поварства.
— По очереди, по очереди, девоньки. И кто лучше изготовит. Мы с Минькой
отсюда выпадам — это нам не по силам. Мы дров заготовлять будем. А насчет оре-
хов — тут учить вас нечему, сами знаете, как собирать.
Так дед на первый час определял себя командиром, на том его начальничание
и заканчивалось. Как варилось и что варилось, он не интересовался. От каш, карто-
шки и куска хлеба своего отрывал Миньке лишек, щупал живот, тугой ли, ладно ли
парень набрался. Глядел вослед уходящим бабам и подмигивал Миньке:
— Пускай туда идут, а мы с тобой в другой уголок заглянем.
Не лазить весной по деревьям, не бить колотом по стволам— ходи по мягкому
моху и собирай в мешок шишки. Как становится мешок тяжёл — иди к шалашу и
вывали. Весна в тайге больше живет в вершинах деревьев. Там свет, тепло, ветер.
С вершины самого большого кедра хорошо увидеть, как пролетает весна, мельком
поглядывая на мхи, на черные колодины, на роднички, которые с каждым часом
становятся беспокойнее. Весна приказывает каждой насекомине: ты лезь на дерево,
ты тащи соломинку, ты расправь крылья и до вершин поднимись. Беспокойная пта-
ха прыгает на ветках, перепархивает перед самым носом Миньки и кричит: «Тут я,
тут я». — «Знаю, что тут», — отвечает ей Минька, а птаха уже подальше отлетела и
манит и зовет к себе Миньку. «А вот где я, а вот где я». — «Перестань, — крикнул
ей Минька. — Некогда с тобой, лети к своему гнезду».
Ночью дед стлал лоскут медвежьей шкуры и укладывал на него Миньку, и
тот прижимался спиной к груди и животу старика. Сухая ласковая рука оплетала
Миньку, подсовывалась под ребрышки и грела — и было тепло, как в гнезде. А
не сразу засыпал Минька: перед глазами летали птицы, стаями большими. Одна
стая покружилась и отлетела к вершинам, а вот уж и другая прилетела и вьется над
Минькиной головой, и каждая птица норовит сказать что-то. Минька засыпал, оглу-
шенный кликом птичьим, а просыпался подхоложенный: деда рядом не было. Этот
раз разбудил Миньку певучий незнакомый голос:
— Эй! Хто есть живой?
Минька высунул голову из лаза и увидел седока на маленькой лошаденке.
Ноги седок выпростал из стремян, руки устало опустил на луку и улыбался узкими
глазами и редкоусым ртом.
— Один?
— Ага, — ответил Минька.
Седок руки трубой сделал, напыжился и заорал:
— Э! Э! Шибко корошо! Кончай война! Кончай война! — Первым из лесу вы-
шел дед, и седок метнулся к нему, соскользнув с седла.