Упрощенная HTML-версия
ГАРУСНЫЙ ПЛАТОК
ê
123
— Э! Ефимка! Дохутур! Кончай война. Капыту-у-у, капыту-у-у...
— Да неужели конец холере! — охнул дед и опустился на пенек.
— Капыту-у-у-ли-ро-ва-ли!
— Как ты узнал, Дьемек? — спрашивал обрадованный дед.
А из лесу выскакивали бабы и бросали мешки с шишками.
— Ты о чем орал? Ты где про то слышал? — окружили они алтайца.
— Воздух! Радива! Слышал!
Седок бросил на землю кнут и пошел прыгать вокруг кедра, увешанного ко-
телками. А бабы хлопали руками, суетно бегали подле шалаша, обнимались.
— Правда ли? Ба-бань-ки-и-и! — Алтаец все плясал, перевертывался через
голову и приговаривал:
— Пра-вы-да, пра-вы-да!
И Минька не мог удержаться, прискакивал, широко расставив ноги и раскинув
руки.
— Деда! Деда! Седлай Гнедка.
Бабы охали и метались по табору, бросали в сумы вещички. Коней оседлали и
деда упрашивали:
— Дедонька Ефим. Ты уж останься, покарауль с Минькой орехи-то.
—Ну, дак всем ехать нельзя. Ну, дак чего поделаешь, — отвечал дед, и Минька
крикнул отчаянно:
— Деда! — Так ему горько было оставаться тут в праздник.
— Мы и тут, Минька, порадуемся, — говорил дед. — Мы и тут выпьем за по-
беду. Дьемек, привезешь водочки?
—Шетверть привезу, Ефимка.
После, когда баб, как метлой, вымело из лесу, и когда дед с Дьемеком ходили
по табору, несвязно бормоча песню, Минька забрался на самый высокий кедр, на
кроне его угнездился и оглядывал гигантские волны синего моря тайги. В какой
чаще ее затаились Осинки? По ним ходит сейчас отец, ловкий и сильный, и растяги-
вает гармонь. Всяко бывало — зимой бумага придет о смерти, а летом письмо: жив
солдат, наврала лихая бумага. Не так ли могло случиться с отцом? По Миньке, конец
войны — это шумное возвращение солдат, а их в одних Осинках полсела будет. Вер-
нулись, поди, уже, и разливается радость по селу, обнимаются бабы с мужиками,
отцы с сыновьями, деды с внуками, и одних только Миньки с дедом там нет. Отец
его, Иван Ефимович, поглядывает на тайгу и говорит: «Ах, нет отца, ах, нет сына
Миньки».
Минька слез с дерева и затеребил деда:
— Ну вот! Опять жди, когда очухается. Не буду я ждать тебя. Оседлаю Гнедка
и уеду, а ты оставайся. А чо! Возьму и уеду!
Не слышал дед, уснул, сморенный радостью и выпивкой, а слышал бы, сказал:
«Нельзя, Миня, ехать. Реки сейчас дурят. Погоди дня два, а то утонешь». Оседлал
Минька коня, взял сумы с чистым орехом и поехал.
Гнедко торопился домой, выискивая путь, свободный от веток, то и дело на-
бегая на ручей, который тоже торопился к большой воде. А вот и калтусы, которые
теперь не узнать — вода щиколотки коню закрыла, скоро и до коленей добралась,
и вот уж Минька ноги поджал, а сумы волочатся по воде. А дальше, за островком-
взлобком, кипит поток, заставляя Гнедка всхрапывать и опасливо прядать ушами.
Минька глаза расширил от страха и надрывно закричал:
— Но, но, Гнедко-о-о-о!
И не спускал Минька глаз с того крутого берега, когда конь вдруг не достал
дна копытом и повис на воде. Сумы, как подушки, надулись, всплыли, и их унесло